— Так бы сразу и сказал, а то про руку моюрасспрашиваешь. И Барлоу присылаешь на переговоры. Ты бы ему сказал, чтобысвоих молодчиков не присылал. Я ведь хоть и однорукий, но стреляю неплохо.Вполне мог при следующей встрече отстрелить этому Барлоу голову, к чертовойматери. И любой американский суд меня бы оправдал, увидев мои синяки.

— Мы ему уже сделали втык. Он привык работать своимиметодами. Не знает, что к нашим людям особый подход нужен.

— Вот ты ему все и объяснишь. А заодно поясни, чтобы недержал меня за фраера. Мне нужны гарантии, что вы меня потом не уберете. Иначезачем затевать всю эту галиматью, если вы меня все равно кокнете?

— А жаргон тебе не идет, — лениво советуетон, — выглядишь не слишком органично. Ты ведь в зонах не был, в тюрьмах несидел, откуда у тебя блатной лагерный жаргон? А насчет гарантий ты тоже прав.Если захотим, все равно уберем в любой момент. Поэтому тебе лучше на слово намповерить, чем дергаться.

В этот момент за стеной слышна возня, кто-то бежит.Очевидно, приехал сам шеф. Слышен громкий голос Барлоу. Что-то говорит Трошин.Мой собеседник медленно встает со стула. Я поднимаюсь следом. Дверьоткрывается, и входит невысокий человек с подстриженными ежиком короткимиволосами, острыми чертами лица, пронзительным взглядом. Он хотя и невысокогороста, но сразу ясно, кто перед тобой. И не потому, что все остальные забегали.От него исходит та самая уверенность силы, которая смущает остальных.

— Приехал? — спрашивает он, обращаясь не ко мне, ак моему собеседнику. Тот кивает.

Затем проходит к столу, садится первым и жестом разрешаетсесть всем остальным. На этот раз Барлоу, вошедший следом за ним, совсем нечувствует себя столь вольготно, как несколько минут назад. Он осторожно садитсяна стул где-то в глубине комнаты. Мой собеседник с изжеванным лицом опускаетсяна свой стул. И только после этого сажусь я.

— Вы поговорили? — шеф меня пока игнорирует. Онобращается к своему советнику. Тот кивает.

— Ты согласен? — наконец спрашивает меня этот«авторитет».

Первые слова, обращенные ко мне. Здесь важно непереигрывать. Все-таки передо мной не Барлоу, и даже не советник шефа. Если яначну дерзить или высказываться непочтительно, то меня уберут немедленно, прямоздесь. Несмотря на гигантскую подготовку, какую они провели. Власть шефадержится на авторитете, и я не должен ни в коем случае подвергать ее сомнению.

— Я хотел поговорить, — осторожно начинаю я,стараясь его не раздражать.

У него злые, бешеные глаза, и я понимаю, что свой«авторитет» он завоевывал по-настоящему, в лагерях, а не покупал за большиеденьги, сидя в роскошных апартаментах Бруклина.

— О чем? — резко спрашивает он. — Тебе мало,что мы оставляем в живых тебя и твою сучку? Тебе еще нужны какие-то гарантии?

— Нужны, — упрямо говорю я, облизывая губы. —Я хотел с вами встретиться, чтобы вы мне их подтвердили.

— Смотри, какой смелый, — удивляется он. —Ладно, считай, что ты их получил. А кто даст мне гарантии в отношении тебя? Чтовдруг не сбежишь и не обманешь нас? Или в последний момент не побежишь в ФБР?Ты нам такие гарантии дать можешь?

Откуда мне было знать, что передо мной сидел сам Коготь.Говорят, что он считался правой рукой самого Рябого, погибшего задолго до того,как я появился в Америке.

— Мне деваться некуда. Я свое дело сделаю, —отвечаю я ему.

И вдруг в разговор вмешивается его советник.

— Он все сделает, — говорит этот тип, и я вдруг сужасом слышу следующие слова: — У него еще сын есть в Питере. Хороший мальчик,в банке работает. Если даже здесь он от нас скроется с дочерью, то мы его сынатам возьмем.

Меня словно обухом по голове ударили. Про Костю разговора небыло. Барлоу даже не намекал, что они знают о существовании моего сына. Хотя ядолжен был догадаться! Если они добрались до моих банковских счетов, еслисмогли проверить все мои документы и узнать про прежнюю жизнь, то должны былирано или поздно выйти на Костю. Я был слишком самонадеянным, полагая, что онине узнают о его существовании. Мне казалось, что Костю можно исключить из игры.Как же глупо я ошибался.

— При чем тут мой сын? — я так ошарашен, что слышусобственный голос, продолжая играть, хотя чувствуя себя раздавленным тараканом.

А они продолжают давить:

— Это наша гарантия, — говорит советник, обращаяськ шефу. — Никуда Левша не сбежит. Он ведь знает, что мы можем достать иего сына, и его дочь.

— Умный ты, стервец, — не выдерживаю я, обращаяськ советнику.

Тот кивает в знак согласия, но его лицо не меняется.Очевидно, все органы чувств у этого человека давно атрофированы. Наверное, онеще и наркоман, судя по безразличию, с которым он решает человеческие судьбы.Но в его воспаленном мозгу рождаются очень верные схемы. Я — как муха, попавшаяв паутину, откуда невозможно выбраться.

— Он у нас самый умный, — соглашается шеф. —Значит, сынок у тебя в Питере остался, а дочка здесь. Ну вот и гарантиипоявились. А наши гарантии — мое слово. Я тебе слово даю, что тебя пальцемникто не тронет, пока я жив. Тебе достаточно моего слова или хочешь письменногообязательства?

Потребовать письменного обязательства — значит неслыханнооскорбить человека, поставившего свою воровскую честь под своими словами.Поэтому я, закусив губу, отрицательно качаю головой. Бандит удовлетвореннокивает. Ему понравилось мое понимание ситуации.

— Тебе нужно сделать только один верный выстрел, —говорит он и, уже обращаясь к Барлоу, спрашивает: — Ты объяснил ему, где икогда он должен стрелять?

Барлоу медлит несколько секунд. Сукин сын, не хочет, чтобы язнал, как хорошо он владеет русским языком. Но не ответить шефу нельзя. Аотвечать на английском тоже невозможно, очевидно бандитский «авторитет» еще неовладел английским настолько, чтобы на нем разговаривать.

— Еще не сказал, — отвечает Барлоу на хорошемрусском языке с одесским акцентом.

Ах, сукин сын! Он такой же Барлоу, как и Трошин. Они всездесь из нашего родного отечества. Просто Барлоу, очевидно, прибыл сюда ещесовсем молодым и успел поднатореть в юридических науках. Наверное, он даже неБарлоу, а какой-нибудь Барлов или Барлив. Не хочу гадать, но говорит он слишкомправильно для обычного американца.

— Ну так скажи, — разрешает шеф. — И объясниему, что мы — серьезные люди. Если дали слово, то его держим. Пусть выполнитсвою работу, и я сам буду отвечать за безопасность его детей. И сына, и дочери.А с ним ничего не случится, если будет вести себя правильно.

Шеф встает и направляется к выходу, не попрощавшись со мной.Я поднимаюсь со стула, раздавленный состоявшимся разговором. Они ввелидополнительный резерв в нашу игру — моего сына. И я теперь остаюсь без козырейи без своей игры. Я начинаю думать, что мне легче принять их приглашение, чемпродолжать упорствовать. Советник шефа идет следом. Кажется, он понял, чтоименно произошло. До сегодняшнего разговора у меня мог быть план. После этойвстречи я обязан выполнять все, что мне прикажут.