— Вы жестоки, — говорю я.

— Да. Когда мне кажется, что симпатичный молодой человекначинает сходить с ума, я бываю жестока.

Достаю кредитную карточку.

— Сорок долларов?

— Да.

Она принимает деньги. Медлит, потом говорит:

— Стрелок, выслушайте одну историю… Жила маленькаяглупенькая девочка, училась в институте, прыгала на дискотеках, флиртовала спарнями. И любила певца. Того часто показывали по телевидению, у него бралиинтервью, его фотографии печатали на обложках журналов. Он был хороший певец, ион пел о любви. Девочка очень верила в любовь.

— Я знаю, как кончаются такие истории, — говорю я. Не толькоМадам умеет быть жестокой.

— Певец приехал на гастроли в её родной город, — продолжаетМадам. — Девочка была на всех концертах. Выскакивала на сцену с букетамицветов, и певец целовал её в щёку. Конечно, она добилась своего. На второй деньона вошла в его гостиничный номер, и вышла только утром. И больше не приходилана концерты. Нет, певец и вправду оказался хорошим человеком и красивыммужчиной. Он был нежен и ласков, остроумен и весел. Девочка ни о чём не жалела.Но она перестала верить в любовь. Знаете, почему?

— Она смешала иллюзию и реальность, — отвечаю я.

— Вы понимаете. Да, конечно. Лучше бы он оказался тупым игрязным хамом. Гораздо лучше. Девочка нашла бы другой идеал, или попроступродолжила любить образ певца. А так… это было похоже на зеркало. Любовь котражению. Правдивому и безупречно чистому. Но она и впрямь встретилась сосвоей мечтой. Нашла идеал. А его надо любить на расстоянии.

Я киваю.

Конечно, Мадам… Разумеется, мудрая хозяйка борделя.Бесспорно, познавшая жизнь повелительница любви и секса.

Я знаю.

— Мадам, напомните, я уже заплатил вам?

Женщина вздыхает.

— Идёмте, Стрелок…

Мы поднимаемся по лестнице. Коридор, двери. Мадам подводитменя к двери с номером «6», касается плеча.

— Всего вам хорошего, Стрелок… Да, кстати, та история, что ярассказала — она случилась не со мной. Но я знаю много таких историй.

За дверью — не комната, а сад. Ночной сад, тихо стрекочуткузнечики, воздух прохладен и свеж, под ногами крепкая густая трава.

А чего я, собственно говоря, ожидал?

Гостиничного номера с расшатанной кроватью и мокрых отчастых стирок простынь? Виртуальность тем и хороша, что внутреннее пространствосвоего дома можно делать сколь угодно большим.

Иду на свет фонаря в траве.

Движения медленные и вялые, сон почти отступил, смирившись,но нахлынула свинцовая усталость.

Домик маленький, это то ли хорошая дача, то ли скромныйкоттедж. Никого нет. Фонарь светит одиноко и тоскливо. На мгновение мнекажется, что сердобольная Мадам решила оставить меня в одиночестве. Нет, врядли. Сочувствие сочувствием, а бизнес на первом месте.

Сажусь перед фонарём — это старинная керосиновая лампа взакрытом сеткой корпусе. С такими спускаются в подземелья. В глубину.

Вокруг лампы вьются мошки, колотятся о стекло, бессильнопытаясь ворваться в свет. Люди куда глупее мошек. Они всегда находят огонь,чтобы обжечь свои крылья. На то они и люди.

Шагов я не слышу, просто на плечи мне ложатся руки.Неуверенно, робко. Словно привыкая.

— Здесь всегда так тихо? — спрашиваю я.

— Нет.

Я вздрагиваю. Даже голос её мне знаком.

— Всё зависит от гостей.

— Мне нравится тишина, — говорю я, по-прежнему не оборачиваясь.

— Мне тоже, — соглашается она. Может быть из желанияпонравиться. Может быть искренне.

И я решаюсь обернуться.

Она такая же, как на фотографии. В короткой юбке — несексапильно-короткой, а просто в удобной летней одежде. В блузке дымчатогошёлка. На ногах серые босоножки, тёмные волосы стянуты на лбу ленточкой.

Девушка смотрит на меня серьёзно, изучающе. Словно я неклиент, которого ей придётся обслуживать, а действительно гость, которого можнопринять, а можно и выгнать в ночь.

— Меня сегодня весь день называли Стрелком, — говорю я. — Ноты лучше зови меня Леонидом.

Она кивает, соглашаясь.

— И… если можно, — добавляю я. — Если можно, я буду зватьтебя Викой.

Девушка очень долго молчит, и я решаю, что невольно обиделеё. Но она лишь спрашивает:

— Почему? Я кого-то тебе напоминаю?

— Да, — признаюсь я. — Всё равно я забудусь, и назову тебятак. Давай лучше избежим этого.

— Давай, — соглашается она, садясь рядом, протягивает руки,греет их над фонарём, как над костром. — Я легко привыкаю к именам.

— Я тоже.

Мы сидим и молчим. Я чувствую, как потихоньку проваливаюсь —всё глубже и глубже…

— Вика…

— Что, Леонид?

— Я буду большим дураком, если усну сейчас?

— Не знаю, — говорит она. — Тяжёлый был день?

— Тяжёлые ещё будут.

— В доме есть кровать… как ты понимаешь.

Я киваю. Не хочется вставать и уходить из живой тишины вмёртвую.

— А если хочешь, я принесу тебе одеяло, — продолжает Вика.

— Спасибо. Это будет просто здорово.

Она встаёт, и я собираю остатки сил.

Глубина, глубина, я не твой… отпусти меня, глубина…

Вначале я сходил в туалет. Слава богу, провода от костюма ишлема достаточно длинные. Потом добрёл до тахты, упал на постель, отшвыриваяподушку. В виртуальном шлеме и так голова задрана. К утру занемеет шея, но я нехочу сейчас уходить.

— Вика, включай дип… — прошептал я «Виндоус-Хоум». Цветнаяметель, и я вновь в глубине.

— Что ты сказал? — Вика стоит рядом. Та Вика, которая живая…почти…

— Нет, ничего.

Я беру одеяло, расстилаю на траве, ложусь. Девушка садитсярядом.

Смотрю на звёзды. Они так близко, они так заманчиво ярки.Мне не хватает лишь прозрачных тонких крыльев — чтобы взлететь и разбиться оневидимое стекло…

— Вика, тебе не одиноко здесь, в глуши?

— А почему ты решил, что это глушь?