– Откуда мне знать, черт побери? Пойматьпроклятую тварь, вот что!

Эллиот хохотнул:

– Если эта мумия, или человек, или богего знает кто пытался тебя задушить, тогда почему же Джулия опекает его? Почемузащищает? И почему он не набросился на нее тоже?

Некоторое время Генри тупо смотрел впространство, потом сделал новый огромный глоток. Эллиот холодно смотрел нанего. Уж не сошел ли Генри с ума? Нет! Нервы у него расшалились, но он несумасшедший.

– Я хотел бы понять, – мягкопроизнес Эллиот, – почему он желал причинить тебе зло?

– Ведь это же мумия, дьявол ее раздери!Это же я заходил в ее чертову гробницу! Я, а не Джулия. Я нашел Лоуренсамертвым в этой проклятой могиле.

Генри внезапно смолк, будто вспомнил о чем-то,и лицо его стало более осмысленным какая-то мысль повергла его в шок.

Их глаза на миг встретились, и Эллиот вновьотвернулся к огню. «И это тот человек, которым я однажды увлекся, –подумал он, – которого ласкал с нежностью и страстью, которого любилкогда-то. Теперь он дошел до ручки, совсем дошел». Говорят, что месть сладка,но это не так.

– П-послушай, – сказал Генри,заикаясь, – все это можно как-то объяснить. Но каким бы ни былообъяснение, тварь надо остановить. Возможно, она околдовала Джулию.

– Понимаю.

– Нет, ты не понимаешь. Ты думаешь, ясошел с ума. И ты презираешь меня. Всегда презирал.

– Нет, не всегда.

Они опять посмотрели друг на друга. Теперь лицоГенри блестело от пота, губы дрожали. Он первым отвел глаза.

«Совсем отчаялся, – подумалЭллиот. – От себя никуда не спрячешься, вот в чем дело».

– Можешь думать обо мне все, чтоугодно, – сказал Генри. – Но я больше не буду ночевать в том доме. Явелел перевезти свои вещи в клуб.

– Нельзя оставлять Джулию одну. Этонеправильно. А поскольку официальной помолвки у них с Алексом не было, я неимею права вмешиваться в ее жизнь.

– Так уж и не можешь! А какого черта я немогу делать то, что хочу? Я сказал: там я жить не буду!

Эллиот понял, что Генри собирается уходить. Онуслышал, как звякнул стакан о мраморную крышку бара. Он услышал, как затихаюттяжелые шаги Генри. Он остался один.

Эллиот откинулся на спинку кресла, обитогоузорчатой тканью. Послышался резкий стук – входная дверь захлопнулась.

Он попытался вспомнить все по порядку иобдумать. Генри пришел сюда потому, что Рэндольф ему не поверил. Странно, дажетакой чокнутый и отчаявшийся человек, как Генри, вряд ли мог сочинить стольстранную историю. Ерунда какая-то.

– Любовник Клеопатры, – прошепталЭллиот, – страж царского дома Египта Рамзес Бессмертный. Рамзес Проклятый.

Ему захотелось повидаться с Самиром,поговорить с ним. Конечно же, эта история смехотворна, но все же… Нет, дело втом, что Генри деградирует гораздо быстрее, чем можно было ожидать. А вот обэтом Самиру знать вовсе не обязательно.

Эллиот достал карманные часы. Так и есть, ещеочень рано.

До назначенных на этот день визитов остаетсяуйма времени. Если бы он только мог самостоятельно выбраться из кресла!

Эллиот уже заворочался, устанавливая тростьпоустойчивее на плитке возле камина, когда услышал легкие шаги жены. Он сновапогрузился в кресло, чувствуя облегчение оттого, что на какое-то время бользатихнет, и взглянул на Эдит.

Она всегда ему нравилась, а теперь, когдаполовина жизни уже прожита, он понял, что по-настоящему любит ее. Женщинабезупречной порядочности и скромного очарования, в его глазах она не имелавозраста, возможно, из-за того, что как: женщина никогда его не привлекала. Онабыла на двенадцать лет старше, а значит, старее, и это расстраивало его,поскольку он сам боялся старости, боялся потерять Эдит.

Он всегда восхищался ею, наслаждался ееобществом и всегда отчаянно нуждался в ее деньгах. Эдит никогда не придавалаэтому значения. Она ценила его обаяние, его светские связи и прощала ему егоэксцентричные выходки.

Она знала, что живет он не по общепринятымправилам, что он, образно выражаясь, «паршивая овца в стаде», она не испытываласимпатий ни к его взглядам на жизнь, ни к его друзьям или врагам. Она просто незацикливалась на нем. Казалось, ее счастье не зависело от его счастья, онапросто была благодарна, что он выдерживает все тяготы светского общения и несбегает, подобно Лоуренсу Стратфорду, в Египет.

Сейчас Эллиот стал настолько беспомощным из-засвоего артрита, что уже не мог изменять ей, как в молодости. Иногда онспрашивал себя, радовал ли ее этот факт или, наоборот, раздражал, но не могнайти ответа. Они все еще делили супружеское ложе и, скорее всего, будут делитьего и дальше, хотя оба не испытывали в этом ни малейшей потребности. Правда, впоследнее время он понял, что целиком зависит от Эдит и очень сильно к нейпривязан.

Эллиот был рад, что она дома. Ее присутствиесмягчало боль от утраты Лоуренса Разумеется, он должен как можно скореевыкупить ее бриллиантовое ожерелье. Рэндольф дал слово вернуть деньги, занятыепод эту вещицу, завтра утром, и это было для Эллиота огромным облегчением.

Сегодня Эдит в своем новом парижском костюмеиз зеленой шерсти казалась ему особенно милой. Она выглядела благородно, дажеее седина – пышные серебристые волосы – смотрелась очаровательно на фонестрогой одежды и отсутствия драгоценностей. Эдит никогда, разве что кроме выходовв свет, не носила бриллианты, и Эллиот время от времени их закладывал. Онгордился тем, что в столь преклонные годы она все еще красива и привлекательна.Как ни странно, люди ее любили даже больше, чем самого Эллиота.

– Я хочу отъехать ненадолго, – сказалон. – Есть небольшое дельце. Ты не успеешь соскучиться: я вернусь к ланчу.

Она не ответила. Села рядом на мягкую тахту ипогладила мужа по руке. Как легки ее прикосновения! Вот разве только рукивыдавали ее возраст.

– Эллиот, ты снова заложил мое ожерелье, –сказала она.

Ему стало стыдно, и он промолчал.

– Я знаю, ты сделал это для Рэндольфа.Генри опять в долгах. Вечно одно и то же.

Эллиот смотрел на тлеющие угли и молчал. А чтоон мог сказать, в конце-то концов? Она знала, что ожерелье находится в хорошихруках, у ювелира, которому они оба доверяли, что занятая сумма невелика ивыкупить ожерелье, если Рэндольф не сдержит своего слова, не составит проблем.

– Почему ты не пришел ко мне и не сказал,что тебе нужны деньги? – спросила Эдит.