— Да, — согласился Тораль. — И если бы все были как я, над кем бы я смог насмехаться? Содрогаюсь от ужаса при мысли о том, что мог бы стать заурядным по сравнению с прочими.

Адолин улыбнулся и глотнул вина. Сегодня у него была официальная дуэль на арене, и он счел, что чаша желтого позволит расслабиться.

— Что ж, по поводу моей слишком частой правоты можешь не волноваться, Тораль. Я был уверен, что Садеас затеял интригу против моего отца. Происходящее не имеет смысла. Почему он этого не сделал?

— Может, просто пускает пыль в глаза? — предположил Тораль. Он был сообразительным малым и славился тонким вкусом. Адолин­ старался брать его с собой, если предстояло выбирать вино. — Хочет выглядеть сильным.

— Князь и впрямь был силен, — возразил Адолин. — И оттого что не сделал ход против нас, сильнее не стал.

— Если позволите, — тихо, словно задыхаясь, проговорила Данлан, — я знаю, что маловато времени провела в военных лагерях и моя оценка неизбежно покажет мое невежество, но...

— Ты все время это говоришь, — лениво заметил Адолин. Ему весьма нравился ее голос.

— Я все время говорю — что?

— Что невежественна. На самом деле все совсем наоборот. Ты среди умнейших женщин, которых я когда-либо встречал.

Она поколебалась, на миг показавшись странно раздраженной. Потом улыбнулась:

— Не следует говорить такое... Адолин... когда женщина пы­тается быть смиренной.

— О да. Смирение. Я и забыл об этой штуке.

— Слишком часто общаешься со светлоглазыми из свиты Садеаса? — заметил Джакамав, заставив Инкиму опять заливисто рассмеяться.

— Какая разница. — Адолин пожал плечами. — Я прошу прощения. Продолжай.

— Я хотела сказать, — вновь заговорила Данлан, — что сомневаюсь в том, что Садеас желает начать войну. Если бы он пошел против твоего отца столь очевидным образом, именно это бы и произо­шло, верно?

— Бесспорно.

— Возможно, потому он и сдержался.

— Даже не знаю... — сказал Тораль. — Он мог бы опозорить твою семью, не нанося прямого удара, — к примеру, намекнуть, что вы не сумели защитить короля в силу своей небрежности и тупости, но при этом не имеете отношения к попытке убийства.

Адолин кивнул.

— Это бы все равно могло привести к войне, — возразила Данлан.­

— Возможно, — согласился Тораль. — Но, Адолин, тебе придется признать, что репутация Черного Шипа в последнее время... далека от впечатляющей.

— Что ты имеешь в виду? — резко спросил юноша.

— Да ладно тебе. — Тораль взмахнул рукой и поднял чашу, чтобы ее наполнили. — Не нуди. Ты знаешь, о чем я, и знаешь, что я не желаю тебя оскорбить. Да где эта служанка?

— Кто бы мог подумать, — подхватил Джакамав, — что после шести лет здесь у нас все еще не будет достойных винных лавок...

Инкиме и это показалось смешным. Она начинала всерьез раздражать Адолина.

— С репутацией моего отца все в порядке, — бросил он. — Или ты не слышал о наших последних победах?

— Достигнутых при помощи Садеаса, — заметил Джакамав.

— Как бы то ни было, достигнутых, — возразил Адолин. — За эти несколько месяцев мой отец спас жизнь не только Садеасу, но и самому королю. Он храбро сражается. Несомненно, любой может убедиться, что слухи, которые о нем ходили ранее, абсолютно беспочвенны.

— Ну ладно-ладно, — сказал Тораль. — Не надо сердиться, Адолин. Мы все согласны с тем, что твой отец — замечательный человек. Но ты же сам жаловался нам, что хочешь его изменить.

Адолин погрузился в изучение вина в чаше. Оба приятеля за его столом были в нарядах, на которые Далинар Холин глядел с не­одоб­рением. Короткие куртки поверх ярких шелковых рубашек. На шее Тораля красовался желтый шарф из тонкого шелка, еще один такой же был повязан на правом запястье. Это было довольно модно и выглядело куда удобнее мундира Адолина. Далинар бы ска­зал, что ще­голи смотрятся глупо, но временами моде и полагалось быть такой. Дерзкой, необычной. Было что-то воодушевляющее в том, что­бы вы­зывать интерес окружающих своей одеждой, поддаваться сменам стиля. До того как Адолин присоединился к отцу на войне, ему нравилось каждый день придумывать себе новый наряд. Теперь у него осталось всего два варианта: летний китель и зимний китель.

Наконец-то прибыла служанка с двумя графинами вина, в одном было желтое, в другом — темно-синее. Инкима хихикнула, ко­гда Джакамав наклонился к ней и что-то прошептал на ухо.

Адолин поднял руку, запрещая служанке наполнять свою чашу.

— Теперь я не уверен, что хочу, чтобы мой отец изменился.

Тораль нахмурился:

— На прошлой неделе...

— Знаю. Это было до того, как он спас Садеаса у меня на глазах. Каждый раз, когда я забываю о том, насколько мой отец потрясающий, он делает что-нибудь этакое и доказывает, что я один из десяти­ дурней. Когда Элокару угрожала опасность, вышло то же самое. Воз­никает ощущение, что мой отец... действует лишь в том случае, ко­гда что-нибудь его по-настоящему волнует.

— Звучит так, дорогой Адолин, будто война его совсем не волнует, — заметила Данлан.

— Отнюдь, просто он предпочитает спасать Элокара и Садеаса, а не убивать паршенди.

Остальные сочли объяснение достаточным и перешли к другим темам. Но Адолин понял, что никак не может отвлечься от этой мысли. В последнее время ему было неспокойно. Во-первых, из-за того, что он ошибся по поводу Садеаса; во-вторых, из-за того, что у них появился шанс разобраться в том, были видения правдивыми или нет.

Адолин чувствовал себя в ловушке. Он подталкивал отца к тому, чтобы тот подверг сомнению собственное душевное здоровье. Теперь же, как они договорились во время последней беседы, почти согласился принять его отречение, если видения окажутся ложными.

«Все ненавидят ошибаться, — подумал Адолин. — Только вот мой отец сказал, что готов признать ошибку, если так будет лучше для Алеткара». Мало кто из светлоглазых согласился бы признать себя безумным ради общего блага...

— Возможно, — проговорила Эшава. — Но как быть с его глупыми ограничениями? Я считаю, ему и впрямь следует отречься.

Адолин вздрогнул:

— Что? Что ты сказала?

Эшава бросила на него взгляд:

— Просто проверяла, следишь ли ты за разговором.

— Нет. Повтори, что ты сказала.

Она пожала плечами и посмотрела на Тораля.

Тот подался вперед:

— Адолин, полагаю, ты не думаешь, что в военных лагерях игнорируют происходящее с твоим отцом во время Великих бурь. Люди говорят, из-за этого ему следует отречься.