«Какую ответственность ты не хочешь брать на себя...»

Он не избегал ответственности. Наоборот, взял на себя слишком многое! Лирин все время об этом говорил, когда отчитывал Кала­дина за угрызения совести по поводу смертей, которые тот не смог предотвратить.

Впрочем, за одну вещь он цеплялся. Наверное, это было оправдание сродни мертвому императору. Оно — суть ничтожества, что пряталось в нем. Апатия. Вера в то, что в происходящем нет его вины, вера в то, что он ничего не может изменить. Если человек был проклят или уверовал, что ему не следует ни о чем переживать, то­гда он не обязан испытывать боль от неудач. Их все равно нельзя предотвратить. Кто-нибудь или что-нибудь другое их предопределило.

— Если я не проклят, — негромко проговорил Каладин, — почему я выживаю, когда все погибают?

— Из-за нас, — пояснила Сил. — Эта связь делает тебя сильнее.

— Отчего же она не дает мне достаточно сил, чтобы помочь другим?

— Не знаю. Может быть, и дает.

«Если я избавлюсь от этого, стану опять таким, как все. Ради того, чтобы... умереть вместе со всеми?»

Каладин продолжал идти в темноте; от огней, светившихся над каменным хребтом, на дорогу ложились рассеянные тени. Тени пуч­ков пальцемха выглядели как руки.

Он часто думал о том, как спасти свой отряд. Но теперь, размышляя, сообразил, что нередко считал их спасение необходимым условием для спасения себя самого. Каладин говорил себе, что не даст им умереть, ибо знал, что почувствует, если такое случится. Ко­гда люди погибали, ничтожество внутри его набирало силу, посколь­ку Каладин всей душой ненавидел проигрывать.

В этом все дело? Поэтому искал причины своего «проклятия»? Чтобы раз и навсегда объяснить все неудачи? Каладин ускорил шаг.

Помогая мостовикам, он поступал хорошо... но вместе с тем себя­любиво. Новые силы несли с собой новую ответственность и этим выводили его из равновесия.

Он перешел на бег, а вскоре понесся как стрела.

А если дело не в нем — если он помогал мостовикам не потому, что питал отвращение к неудачам или боялся той боли, которую испытывал, когда умирали друзья, — тогда, выходит, дело в них? В добродушных насмешках Камня, настойчивости Моаша, грубо­ватой правдивости Тефта или молчаливой надежности Пита. На что он пойдет, защищая их? Откажется ли от своих иллюзий? От оправданий?

Ухватится ли за предоставленный шанс, невзирая на то, каким образом этот шанс его изменит? Лишит присутствия духа, заставит взять на себя новый груз?

Он взлетел по склону и оказался на лесном складе.

Четвертый мост готовил вечернюю похлебку, болтая и смеясь. Почти двадцать раненых из других отрядов с благодарным видом ели ужин. Было приятно наблюдать, как быстро они утратили свою отрешенность и начали смеяться вместе с остальными.

Вкусно пахло пряной рогоедской похлебкой. Каладин замедлил бег и остановился возле мостовиков. Некоторые забеспокоились, увидев, что он вспотел и еле дышит. Сил опустилась ему на плечо.

Парень взглядом отыскал Тефта. Пожилой мостовик сидел один под карнизом казармы и смотрел на камень перед собой. Он еще не заметил Каладина. Тот жестом велел остальным продолжать, а сам подошел к Тефту. Присел напротив него.

Тефт вздрогнул от удивления:

— Каладин?

— Что ты знаешь? — негромко, но настойчиво спросил Каладин. — И откуда?

— Я... — начал Тефт. — Моя семья принадлежала к тайной секте, которая ждала возвращения Сияющих. Я вышел из нее, когда был почти мальчишкой. Я думал, это все чушь.

Он недоговаривал; Каладин это чувствовал по напряжению в голосе.

«Ответственность...»

— Что ты знаешь о моих способностях?

— Почти ничего, — признался Тефт. — Лишь легенды и сказки. Никто точно не знает, на что были способны Сияющие.

Их взгляды встретились, и Каладин улыбнулся:

— Ну что ж, давай разбираться вместе.

«Ри-Шефир, Полуночная Матерь, порождает мерзость, наделяя ее сутью своей, столь темной, столь жуткой, столь ненасытной. Она здесь! Она смотрит, как я умираю!»

Дата: шашабев, 1173, 8 секунд до смерти. Объект: темноглазый ­докер сорока с лишним лет, отец троих детей.

- Явсей душой ненавижу ошибаться, — признался Адолин, расслаб­ленно сидя в кресле.

Одна его рука лениво лежала на хрустальной столешнице, другая крутила чашу с вином. Желтое вино. Дежурство закончилось, и Адолин мог немного побаловать себя.

Ветер шевелил его волосы; Адолин сидел с группой других молодых светлоглазых за одним из столов около винной лавки на Внешнем рынке. Внешний рынок был сборищем строений, что выросли возле королевского дворца, за пределами военных лагерей. Чуть ниже террасы, на которой они расположились, по улице текла пестрая толпа.

— Адолин, думаю, твои чувства разделяют все, — сказал Джакамав, упираясь локтями о стол. Этот крепыш, светлоглазый третьего дана, был из лагеря великого князя Ройона. — Разве есть такие, кому нравится ошибаться?

— Знавал я людей, которые предпочитали именно это, — за­думчиво проговорил Адолин. — Разумеется, они не признавались в этом открыто. Но какой еще вывод можно сделать из того, как часто они ошибались?

Инкима, сопровождавшая Джакамава на этот раз, звонко рассмеялась. Она была пухленькой, со светло-желтыми глазами и крашенными в черный цвет волосами. Носила красное платье — совсем не ее цвет.

Разумеется, Данлан также присутствовала. Она сидела рядом с Адолином, соблюдая надлежащую дистанцию, хотя время от времени касалась его руки и пила фиолетовое вино. Вкус ей явно нравился, хотя девушка, похоже, подбирала напиток под цвет наряда. Забавная черта характера. Адолин улыбнулся. Данлан выглядела невероятно привлекательно — длинная шея, грациозное тело, затянутое в узкое платье. Она не красила свои большей частью золотисто-рыжие волосы. Нет ничего страшного в светлых волосах. Отчего вообще все так помешались на темных волосах, если идеальными считаются светлые глаза?..

«Прекрати, — велел себе Адолин. — Будешь много думать — станешь как отец».

Еще одна пара — Тораль и его спутница Эшава были светлоглазыми из лагеря великого князя Аладара. Дом Холин теперь в опале, но у Адолина остались приятели или друзья почти во всех военных лагерях.

— Неправильность может быть забавной, — сказал Тораль. — Она делает жизнь интереснее. Если бы мы все постоянно оказывались правы, куда бы это нас завело?

— Мой дорогой, — вмешалась его спутница, — разве не ты од­нажды заявил мне, что почти всегда прав?