«Я принимаю это слишком близко к сердцу», — сказал он себе. На душе было неспокойно. Он снова прислонился к стене, прижал ладонь к голове. Не успел он собраться с мыслями, как у входа в переулок появились чьи-то тени. Тефт и Лопен.

— Скалословы! — воскликнул Лопен. — В тени ты и впрямь светишься, ганчо!

Тефт схватил Лопена за плечо:

— Он никому не скажет, парень. Я об этом позабочусь.

— Ага, ганчо. Клянусь, никому ни слова. Можешь верить гердазийцу.

Каладин поглядел на них, все еще сбитый с толку, а потом протолкался мимо, выбежал из переулка и ринулся через весь лесной склад, подальше от любопытных глаз.

Когда сгустилась ночная тьма, тело Каладина уже перестало излучать потоки света. Он тускнел, точно угасающий костер, и через несколько минут потух совсем.

Парень шел на юг, вдоль края Расколотых равнин, по пограничной полосе между военными лагерями и самими равнинами. В некоторых частях — вроде площадки для построения возле лесного склада Садеаса — полоса представляла собой пологий склон. В других местах были скальные хребты футов восемь в высоту. Он как раз шел мимо такого, и справа от него были камни, а слева — равнины.

Скалы покрывали впадины и трещины, а кое-где имелись и маленькие пещерки. Среди теней местами все еще блестели лужи, остав­шиеся после Великих бурь, что случились несколько дней назад. В камнях все еще копошились разные живые существа, хотя вечерняя прохлада вскоре заставит их попрятаться. Он миновал место, испещренное небольшими дырами, заполненными водой; кремлецы — многоногие с маленькими клешнями, с удлиненными телами в панцирях — пили и ели по краям этих дыр. Из одной высунулось маленькое щупальце, схватило кремлеца и утащило в воду. Наверное, хватун.

У подножия хребта травинки выглядывали из своих нор. Пучки пальцемха среди зелени напоминали цветы. Ярко-розовые и пурпур­ные отростки пальцемха сами казались щупальцами, которые колыхались на ветру. Когда Каладин проходил мимо, робкая трава пря­талась, но пальцемох был смелее. Пучки его отростков скрывались в раковинах, только если он постукивал по камню прямо рядом с ними.­

Над ним, на скалистом хребте, несколько дозорных следили за Расколотыми равнинами. Эта земля под хребтом не принадлежала ни одному из великих князей, так что дозорные не обращали внима­ния на Каладина. Его остановили бы, лишь попытайся он покинуть военные лагеря, у их южной или северной границы.

Никто из мостовиков не пошел за ним. Он не знал, что именно им сказал Тефт. Возможно, что Каладин сильно расстроился из-за смерти Карты.

Было странно оказаться в одиночестве. С того дня, как Амарам его предал и превратил в раба, он постоянно был вместе с кем-то. За­мышлял побег с рабами. Трудился с мостовиками. Солдаты его охра­няли, работорговцы били, друзья на него полагались. В последний раз он остался один той ночью, когда его связали и бросили на милость Великой бури.

«Нет, — подумал он. — Той ночью я был не один. Со мной была Сил».

Он опустил голову, проходя мимо маленьких трещин в земле слева. Эти трещины расширялись к востоку и превращались в ущелья.

Что с ним происходит? Он не бредит. Тефт и Лопен тоже все видели. Тефт, похоже, чего-то такого и ждал.

Каладин должен был умереть во время той Великой бури. Но вместо этого уже через некоторое время оказался бодрым и здоровым. Его ребра по-прежнему должны были болеть, но он уже несколько недель ничего не чувствовал. Его сферы и сферы мостовиков, оказавшихся поблизости, постоянно теряли буресвет.

Может, его изменила Великая буря? Но нет, он обнаружил иссякшие сферы до того, как его подвесили умирать. И Сил... Она ведь почти признала ответственность за кое-что из случившегося. Это длится уже достаточно долго.

Он подошел к выступу скалы и прислонился к нему, вынудив траву спрятаться. Посмотрел на восток, на Расколотые равнины. Они стали ему домом и гробницей. Жизнь на них рвала его на час­ти. Мостовики глядели на него как на вожака и спасителя. Но у него­ внутри были трещины, похожие на эти, в камнях на краю Равнин.

Трещины расширялись. Он продолжал давать обещания самому себе, словно человек, выдохшийся после долгого бега. Еще немного. Вот только до следующего холма. Там можно сдаться. Тонкие разло­мы, щели в камне.

«Я попал куда надо, — подумал он. — Мы созданы друг для друга. Я такой же, как эти Равнины».

Интересно, что их разбило? Какой-то страшный удар?

Где-то далеко заиграла музыка и полетела над Равнинами. Каладин вздрогнул от неожиданности. Звуки были такими неуместными, что пугали, несмотря на мелодичность.

Они доносились с Равнин. Заинтригованный Каладин двинулся вперед. На восток, к плоской, сглаженной ветром скале. Он шел, и звуки становились громче, но они по-прежнему были щемящими, эфемерными. Играла флейта, хоть и с более низким звучанием, чем большинство из тех, что он слышал раньше.

Приближаясь, Каладин почувствовал запах дыма. Потом увидел свет. Впереди горел маленький походный костер.

Он вышел к своеобразному полуострову, возникшему из-за крутого поворота убегавшей во тьму расщелины, в которую превратилась одна из трещин. На самом краю «полуострова», с трех сторон окруженного пропастью, на валуне сидел мужчина с бледно-голубы­ми глазами и в черном мундире. Перед ним горел костерок из коры камнепочек. У незнакомца были короткие черные волосы и лицо с резкими чертами. На поясе висел узкий меч в черных ножнах.

Каладин ни разу не слышал, чтобы светлоглазый играл на флейте. Разве они не считали музыку женским занятием? Светлоглазые мужчины пели, но не играли на музыкальных инструментах. Это можно лишь ревнителям.

Этот человек был невероятно талантливым музыкантом. Странная мелодия, которую он играл, казалась чужеродной, почти нереаль­ной, словно происходила из иного места и времени. Ей вторило эхо из ущелья, будто незнакомец играл дуэтом с самим собой.

Каладин остановился неподалеку, сообразив, что последнее, что ему нужно сейчас, — связаться со светлордом, особенно с таким, который достаточно эксцентричен, чтобы нарядиться в черное и уйти на Расколотые равнины попрактиковаться в игре на флейте. Юноша­ повернулся, чтобы вернуться в лагерь.

Музыка оборвалась. Каладин замер.

— Я все время переживаю, что разучусь на ней играть, — раздался негромкий голос у него за спиной. — Знаю, это глупо, я ведь так много практиковался. Но в последнее время редко получается уделять ей столько внимания, сколько она заслуживает.

Каладин повернулся к незнакомцу. Его флейта была вырезана из темного, почти черного, дерева. Инструмент выглядел слишком заурядным для светлоглазого, но тот держал флейту почтительно.

— Что вы тут делаете? — спросил Каладин.

— Сижу. Время от времени играю.

— Я хотел спросить, почему вы здесь?