Впрочем, все очень скоро закончится. Никто не помешает.

Справедливость должна быть восстановлена, даже если во имяэтого еще кому-то придется умереть.

Таков закон. За все надо расплачиваться.

* * *

По темной лестнице Кирилл сбежал на террасу и зажмурился.

Солнца было так много, что оно нигде не помешалось, лезло втемные стекла старинного буфета, в синие чашки, в изгибы плетеной мебели,сверкавшие, как золотые, в самовар, все-таки добытый вчера Ниной Павловной изсарая.

Солнце путалось и переливалось в темных волосах еголюбовницы, которая чинно разливала кофе.

Подумав про Настю «любовница», Кирилл ощутил необычайныйжизненный подъем и быстро плюхнулся в ближайшее кресло.

— Доброе утро! — провозгласил он. Вразнобой ответили Настиныродители, Муся, Сергей и невесть откуда взявшийся развеселый парень в однихтолько шортах. Остальные промолчали.

— Это Владик, — быстро представила Настя, — сын тетиАлександры. Он приехал вчера поздно ночью. Владик, это Кирилл, мой… приятель.

Она все время спотыкалась, когда представляла Кирилла своимродственникам.

— Салют! — сказал Владик и через весь стол протянул Кириллуруку. Рука была большая, прохладная, с бугорками мозолей.

Странное дело, подумал Кирилл, пожимая руку. На чем же этотВладик приехал, если он его даже не услышал? На подводной лодке приплыл?

Впрочем, вполне возможно, что он не услышал бы, даже если быВладик прилетел на аэроплане и совершил посадку на балконе Настиной комнаты.

Он просто был занят. Очень, очень занят.

Утром Настя обнаружила на полу его джинсы, а внутри — трусы.

— Красота какая, — сказала она, рассматривая сердца и розы,— где ты это взял?

Он покраснел, чего с ним не бывало никогда в жизни, и кинулв нее подушкой.

— Нет, правда, — продолжала она, ловко увернувшись отподушки, — такое просто так на дороге не валяется. Это еще поискать надо!

Эти трусы он купил в супермаркете на Мальте. Разбираться емубыло некогда, он просто схватил упаковку, расплатился и выскочил к поджидавшемуего такси. По приезде на курорт неожиданно выяснилось, что он забыл на диване всвоей квартире пакет с бельем, и нужно было срочно восстановить утраченное. Онвовсе не собирался никому демонстрировать этот шедевр дизайнерской мысли.

— А трусов с зайчиками из «Плейбоя» у тебя нет? — продолжалавеселиться она. — Тоже, наверное, очень живенько…

Он решил, что с него хватит.

Ему очень ловко удалось схватить ее под коленки, так что онаоказалась висящей у него через плечо головой вниз, и он долго и с удовольствиемобъяснял ей, что расцветка его трусов не имеет основополагающего значения.

Об этом думать нельзя. Нельзя. По крайней мере до ночи.

А может, удастся днем?..

— …давно не собирались вместе.

— Для того чтобы собрались, бабушке пришлось умереть, толькои всего. — Это красотка Света, нарядившаяся по утреннему времени в короткийтопик, который кончался сразу под грудью, и юбку, состоявшую из одних разрезов.

— Бабуля прожила веселую жизнь, — жизнерадостно сказалВладик, — и умерла вовремя, никому никаких хлопот не доставила. В параличе невалялась, маразмом не страдала. Молодец. Железная тетка.

— Владик! — сказала тетя Александра нежно. — Ты не должентак говорить о сестре своей матери. Это неуважительно.

— Сестра моей матери меня уже никогда не услышит, — сказалВладик радостно, — прости, Настюха. Я, правда, бабку не так любил, как ты, новсе же она молодец.

Утром тетя Александра выглядела еще более бледной и ещеболее одутловатой, как и ее дочь. Почему-то на этот раз они были в разныхнарядах. На матери был роскошный лиловый халат с неземными цветами и птицами, ана дочери вытянутый спортивный костюмчик с полинявшей мышиной мордой на животе.

— Кто будет овсянку? — громко вопросила Нина Павловна, вносяна вытянутых руках пузатую кастрюлю. — Сережа, освободи мне место!

— Муся, ты когда ехала, не обратила внимание, магазин науглу открыт?

— Я ехала в восемь, Юлия Витальевна, а он с девяти.

— Настя, зачем тебе домработница в восемь часов утра? — снедоумением спросила тетя Александра. — Теперь, когда нет Агриппины?

— Я одна не справлюсь, тетя.

— Она просто сошла с ума, когда оставила этот дом тебе, —проворчала тетя Александра как бы себе под нос, но так, чтобы все слышали.Впрочем, кажется, ее на самом деле слушал только один Кирилл. — Разве можетдевчонка уследить за домом?!

— Мама, Насте уже тридцать. Она вовсе не девчонка. — Это Соня.Голос равнодушный, лицо бледное, как кислая сметана, под глазами мешки.

Что такое? Она защищает Настю или, наоборот, говорит ейявную гадость?

— Ну конечно, девчонка! Даже ты еще девчонка, а тебетридцать пять!

Словно молния сверкнула, по лицу Сони пробежала судорога, ивсе вернулось на место — бледное озеро кислой сметаны.

— Тетя, — вступила Настя, — мне еще только будет двадцатьдевять. А Соне всего тридцать три.

— На следующий год тридцать четыре, — сказала Сонябезразлично.

— А мне через восемь лет — сорок, — объявил Кирилл. Всевдруг уставились на него, как будто он сказал какую-то непристойность.

— Вы тут совсем ни при чем, — отрезала тетя Александра, аНина Павловна сунула ему под нос миску с овсянкой.

— Попробуйте! — предложила она весело, и Кирилл моргнул. —Моя овсянка — самая лучшая в мире.

— Нина, зачем ты хвастаешься? — строго одернула ее тетяАлександра. — Меня, например, от твоей овсянки всегда пучит.

— Пучит? — переспросил Кирилл.

— Кофе налить? — вмешалась Настя. — Мой кофе тоже самыйлучший в мире.

— В твоем кофе нужно топить преступников и убийц, — сказалКирилл, глядя в ее веселые зеленые глаза, — высшая мера наказания.

— Не хочешь, не пей.

— Хочу.

— Тогда пей и молчи.

— Как трогательно! — протянула Света и качнула тугоупакованным в топик бюстом. — Ну просто кино.