У него сильно и больно колотилось сердце, и, кажется, кожана груди взмокла именно с той стороны, где сердце.

Неужели он не ошибся? Неужели все на самом деле так хорошо,что он почти не помнит, где они и что с ними?

Неужели все дело только в том, что нужный человек оказался внужное время в нужном месте?

— Подожди, я сам, — пробормотал он, когда она стала возитьсяс его джинсами. В голове копошилось какое-то смутное и неопределенноевоспоминание о том, что она почему-то не должна стягивать с него джинсы, и онстянул их сам, и ногой отпихнул от себя вместе с неопределенным воспоминанием.

Теперь они оба вдруг заспешили так, как будто в ихраспоряжении было не все время в мире, а семь секунд, оставшиеся до концасвета, и нужно было очень глубоко дышать, но это получалось плохо, потому чтовоздух стал раскаленным и липким и не проходил в горло.

Светлые сумерки, заливавшие их жидким стеклянным светом,стали сгущаться у него в голове, и он уже почти не мог видеть, и не мог дышать,и не мог ждать.

Да. Так. Все правильно. Все совершенно правильно. Ещечуть-чуть.

Чуть-чуть…

Стекло завибрировало, и разлетелось, и осыпалось миллиономсверкающих брызг, а потом еще и еще раз, и сознание вдруг вернулось, иоказалось, что это так просто — быть без сознания.

— Если в отпуске мы две недели не будем вылезать из кровати,— сказал Кирилл, удивляясь тому, что это говорит именно он, — ты меня простоубьешь. Напомни мне, чтобы я перед отлетом написал завещание.

— А куда ты летишь? — спросила она слабым чахоточнымголосом. Ее голова лежала у него на бедре, и рукой он придерживал ее затылок,чтобы голова не скатилась куда-нибудь.

— Мы, — поправил он. Странное дело. Оказывается, ночь так ине наступила, за окном были все те же светлые сумерки. Но ведь он совершенноточно знал, что все вокруг было темно. — Мы с тобой летим в Дублин. Забыла?

Она зевнула, повернула голову и поцеловала его в бедросмачным поцелуем. Он напрягся.

— В этом твоем Дублине, — сказала она и прихватила егозубами, — автобус называется не «бас», а «бус». Представляешь?

Он не представлял.

— И еще они говорят не Дублин, а Даблин и всем коллективомиграют в регби.

— Каким коллективом?

— Ирландским. Вся страна Ирландия повально играет в регби.

— И пьет ирландское виски.

— И запивает ирландским пивом. — Она оторвалась от егобедра, и он шумно перевел дыхание. — Ты любишь ирландское пиво, господинКостромин?

— Черт его знает.

Лучше бы она оставалась там, где была, потому что теперь онаприподнялась на руках и нависла над ним, и ему все было видно, и он чувствовалее запах и мечтал почувствовать вкус, и ее волосы скользили по его животу, и…

Нет, это невозможно.

За бока, как давеча из кресла, он приподнял ее над собой —руки и ноги свесились, как у щенка, — подтащил повыше и посмотрел в лицо. Онабыла вся розовенькая, довольная, глаза сияли, рот улыбался, от былойинтеллигентной тонкости не осталось и следа.

Господи, помоги мне!..

Он подержал ее еще немного, потом уронил на себя, сунул рукув волосы, укусил за подбородок, и все началось сначала и продолжалось долго.

— Видишь, как хорошо бывает иногда проявить благородство ипомочь бедной девушке с машиной, — хвастливо сказала она, когда снова сталоможно разговаривать.

— Это точно, — подтвердил он, — учитывая, что я никогда непроявляю благородства.

— Никогда-никогда? — уточнила она.

— Никогда. Это был первый случай в моей жизни, когда я егопроявил.

— Не может быть.

— Может.

— Тогда почему ты его проявил?

— Сам не знаю, — признался он. — У тебя был совершенноидиотский вид на пляже. Помнишь? И еще ты меня раздражала. Я не люблю, когдалюди сами ставят себя в идиотское положение.

— Тогда тебе придется немедленно меня бросить, — задумчивосказала она, — я все время ставлю себя в идиотское положение.

— Ну конечно, брошу, — пообещал он, улыбаясь.

— Я тебе брошу! — заявила она с угрозой. Он засмеялся:

— Конечно, брошу. Я специалист по кратковременным связям.

— И… много у тебя связей?

Не было у него никаких связей. У него было много работы,мало времени, и все попытки завести любовницу неизменно терпели крах, и онустал от этого и уже почти не верил, что на его долю что-то еще осталось, когдаему попалась Настя Сотникова с ее очками, портфелем и «Хондой».

Никто и никогда не говорил ему в постели, что автобус вИрландии называется не «бас», а «бус».

Ему было очень спокойно и безудержно весело.

Все будет хорошо. От Москвы до Питера всего семьсоткилометров. Подумаешь.

— Вот сейчас я полежу немного, — пообещал он, — и всерасскажу тебе про свои связи. А может быть, даже продемонстрирую наглядно.

— Как? Опять?

— Опять, — подтвердил он и зашелся самодовольным смехом, —только ты потом про завещание мне напомни. Йес?

Человек с той стороны двери прислушался и постоял немного,выжидая. Не было никакой опасности, что те двое, которые резвились в постели,обнаружат его. Они слишком заняты друг другом и своими постельными делами,чтобы просто так выйти среди ночи в коридор, но все-таки осторожность немешала.

Дело почти сделано. Осталось немного. Как некстати этотбалаган с родственниками, затеянный полоумной девицей, что резвится сейчас задверью со своим любовником!

Кстати, с любовником дело обстояло не слишком понятно. Он ненравился старухе, которой до всего было дело, она все время повторяла, что он«дрянь», и это было странно, потому что старуха отлично разбиралась в людях ибыла не по годам наблюдательна. За что и поплатилась. Тем не менее любовникоказался хладнокровным, несколько настороженным молодым мужиком с чувствомюмора и в очень дорогой льняной рубахе. Машины у него не было, но затонеброские летние ботинки, валявшиеся у входной двери, точно стоили долларов стопятьдесят.

Старухино определение — дрянь — не подходило ему вовсе. Онмог быть сволочью или бандитом, но никак не дрянью, и это было странно.