когда новый сотрудник выходил на работу, это ни для кого не было новостью. Все знали его имя, отчество, возраст, семейное положение и основные сведения из трудовой биографии.

Мы понимали, что несмотря ни на какие должностные перемещения, реальным руководителем кафедры по-прежнему остается Ампиров, хотя и руководил он с некоторых пор уже не непосредственно, а сначала через Коротченко, а теперь вот через Дащука. Он открыто давал Дащуку указания, при нас устраивал ему выволочки, не говоря уже о рядовых преподавателях. Все по-прежнему старались держаться от Ампирова подальше и избегали встречи с ним, как могли.

Петр Александрович Лищук появился на кафедре тихо и неожиданно, как привидение. Первым его обнаружила Буланова. Войдя в лабораторию радиоцепей и сигналов, она вдруг увидела, что в углу возле окна сидит аккуратно одетый коротко подстриженный незнакомый мужчина, лет около сорока на вид, и разбирает видавший виды осциллограф. В лаборатории больше никого. Буланова замешкалась и, когда тот поднял на нее свой спокойный, невозмутимый взгляд, широко улыбнулась. Ответной улыбки не последовало. Мужчина вежливо поздоровался кивком головы и невозмутимо продолжил заниматься своим делом.

— Здравствуйте, — сказала Буланова. — Простите… не знаю вашего имени-отчества…

Мужчина встал и с едва заметным вежливым поклоном представился:

— Лищук Петр Александрович. Ваш новый лаборант.

— Новый лаборант? — удивилась Буланова. — И как давно?

— Сегодня первый день, — спокойно ответил он.

Обескураженная Буланова, несколько секунд постояв на месте, решила также представиться:

— Доцент Буланова, Антонина Саввична. Простите, а Ксения Власовна здесь? Не знаете?

— Только что вышла. Обещала скоро вернуться. Что-нибудь ей передать?

— Спасибо, не нужно. Я позже к ней зайду, — ответила Буланова и, круто развернувшись, вышла из лаборатории и направилась в преподавательскую, где кроме меня никого не было.

— Гена, ты уже видел нашего нового лаборанта? — спросила она, едва переступив порог.

— Какого лаборанта? — удивился я. — Когда он появился?

— Сегодня. Только что с ним познакомилась. Мужественный такой парень. Солидный. Лет сорока, а то и больше. Пойдем, познакомлю, — сказала Антонина и настойчиво потянула меня за рукав.

— Да погоди ты, Тоня. Расскажи хоть, откуда он? Кто его рекомендовал? Почему мне ничего не известно о его появлении? — засыпал я ее вопросами.

— Ей-Богу, ничего не знаю. Сама его только что случайно увидела и познакомилась. Пойдем, пойдем. Познакомишься. Нам с тобой, очевидно, предстоит в его сопровождении лабораторные проводить. Надо его хоть немного в курс дела ввести.

— Вряд ли его сразу с нами поставят. Дело не простое. Думаю, сначала Латышева будет сопровождать. А он пока наблюдать будет, — возразил я.

— Ты что, Ксеньку не знаешь? Если есть на кого спихнуть, она уже ничего делать не станет, — сказала Антонина и сама себе рассмеялась.

Мы вышли в коридор и лицом к лицу столкнулись с Латышевой. Улыбаясь во весь рот, она подошла к нам и поздоровалась:

— Здравствуйте. Забегалась с утра с этими вонючими бумагами, чтоб их, зараза, хрен узял! — высказалась она в своей манере.

Ксения, очевидно, считала, что грубость, хамство и умышленное искажение речи должны непременно делать ей честь и украшать ее. И плевать ей было на то, что окружающих от этого буквально коробило.

— Ксеня, — сказала Буланова, чтобы как-то приостановить поток ее, мягко выражаясь, вольностей. — У нас что, новый лаборант?

— Уже познакомилась? Ха-ха-ха! — засмеялась Латышева. — Да, сегодня первый день работает. Скажи — интересный парень?!

Буланова игнорировала ее вопрос и поинтересовалась:

— А почему мы ничего об этом не знаем? Приняли втихомолку нового сотрудника, а нас перед свершившимся фактом ставите. И никто нам его даже не представил…

— А что же, по-твоему, Дащук должен был у тебя разрешения спросить? Он завкафедрой или кто?

— Понимаете, Ксения Власовна, Валентин Аркадьевич всегда интересовался мнением коллег, прежде чем принимать нового сотрудника, — вмешался я.

— А зачем? Зачем? Дащук с ним поговорил, спросил у того, кому с ним работать. И на хрена ему тратить время и силы на беседу со всеми вами? Кто вы такие, в конце концов? Он что, в ваших советах нуждается? Не знает, как ему поступать? Много на себя берете! Он же профессор, а не так, мелочь пузатая, как был Коротченко на этом месте!

Спорить с этой черноротой, доказывать ей что-либо, было абсолютно бесполезно. В качестве основного аргумента в споре Латышева использовала свою луженую глотку и вульгаризмы. Буланова могла бы составить ей достойную конкуренцию по части глотки, но вульгарные выражения — это уж было слишком и для нее. До такого базарного уровня у нас, кроме Латышевой, никто не опускался. Чтобы не быть свидетелем того, как она начнет сыпать направо и налево выражениями, недопустимыми в обществе преподавателей нашей кафедры, тем более женщин, я потянул Буланову за рукав и направился в преподавательскую. Уже сидя на своем рабочем месте, я слышал сквозь дверь, как Буланова, уже явно заведенная, еще некоторое время пыталась вразумить Ксению, но, исчерпав весь свой арсенал дозволенных средств и дойдя до критической черты, оставила ее в коридоре и влетела в преподавательскую. Красная от гнева и возмущения, она, едва переступив порог, разразилась потоком слез и возмущения:

— Дрянь такая! Надо же! Чуть не матерится! Такое впечатление, что эту хамку никто никогда не воспитывал!

По опыту я знал, что Латышева в таких случаях имеет привычку стоять за дверью и слушать, что о ней говорят. А потом — ворваться и начать оскорблять своего, так сказать, «оппонента». Поэтому я, чтобы не попасть из огня да в полымя, всеми силами пытался лишь успокоить Буланову:

— Тоня, успокойся. Пожалуйста. Прошу тебя, слышишь? Ну зачем же так нервничать?

Я взял стоящий на ее столе стакан и налил в него воды из графина.

— На, выпей пару глотков воды. Так ведь можно инфаркт получить. Или инсульт. Выпей, выпей, Тоня, водички.

Дрожащей от волнения рукой Буланова взяла из моих рук стакан и осушила его до дна.

— Вот и хорошо. Погоди, сейчас я тебе еще валерьяночки накапаю, — продолжал я ее успокаивать.

Антонина в изнеможении опустилась на стул и склонила голову на руку. На нижней полке шкафа я нашел аптечку, достал мензурку, накапал валерьянки, разбавил водой и протянул Антонине. Проглотив капли, Антонина, едва переведя дух, начала возмущаться:

— Представляешь, как она рассуждает! При такой постановке дела мы еще не работали!

Я молчал, пытаясь остудить ее страсти, а она никак не унималась:

— И чего это она так за Дащука ратует? С чего это вдруг? Ни за Ампирова, ни за Коротченко она так не распиналась! Неспроста это! Уверена, что неспроста. В каких они отношениях? А? Как ты думаешь?

Мне никак не