дамы — кавалеров. На фоне громкой музыки звенел смех и визг неизвестно как здесь появившихся девиц, звучали пьяные возгласы захмелевших участников конференции и гостей банкета. Наконец, музыка утихла, и распорядитель вечера снова пригласил всех к столу. Он объявил, что сейчас будет подан сугубо сибирский деликатес: живая стерлядь под русскую водку.

— Тем, кто еще не пробовал такого блюда, я покажу, с чем и как его едят, — говорил он.

Положив микрофон, ведущий взял из ближайшей миски еще трепещущую стерлядь, посыпал ее солью и, провозгласив тост за прекрасных русских женщин, опрокинул стопку водки и впился зубами в спину несчастной рыбы.

Последовали аплодисменты, беспорядочные тосты, и через несколько минут на столе уже не осталось ни единой стерлядки.

Мне этот экзотический деликатес пришелся не по вкусу — тошнило от запаха сырой рыбы. Зато Миша оценил его по достоинству. Тем более что Верочка со знанием дела показала ему, как надо со смаком выгрызать только спинку, а все остальное выбрасывать.

— Ты, Гена, просто не распробовал! Вот Верочка сейчас еще принесет, так я тебе на конкретном примере разъясню, что тут к чему. Не пожалеешь! — уверял он меня.

Но я удовольствовался только первой пробой и сидел, наблюдая, как Миша, разгоряченный водкой, напропалую ухлестывает за чуть поддавшей Верочкой.

В меру захмелевший Ампиров оживленно беседовал с академиком Бруевым, который уже, как говорится, «малость лишку хватил». После «фирменного сибирского блюда» Бруева несколько развезло и потянуло на откровенность.

Он сказал, что руководит прекрасной лабораторией физики атмосферы, в которой трудится великолепный коллектив ученых и инженеров. А кафедра в университете — это у него, так сказать, только для галочки. Академик ведь — обязывают учить студентов. Темпераментно жестикулируя, он делился с Ампировым своими проблемами и творческими планами. В общих чертах, конечно.

— Ребята у меня хорошие, — говорил он, обводя рукой присутствующих, — но в основном трудяги, пахари. А работа, которая только сама по себе и есть, высоких научных результатов не дает! Идеологов мало, почти нету. Кое-кто можеть, конечно, родить идею, но такую, второстепенную, мелкую, — он показал на кончик указательного пальца.

— Что же тут удивительного? Настоящую идею, Федор Абакумович, родить может только настоящий, могучий талант. Но такими талантами надо уметь управлять. Иначе он может стать вашим, так сказать, могильщиком, — высказался Ампиров.

— Ве-е-ерно, уважаемый Валентин Аркадьевич! Абсолютно верно! В самую, что ни на есть точку… А Вы это… сами-то можете?

— Что, идеи рожать? Одному только Вам по большому секрету скажу. Откровенно говоря… не очень, — признался Ампиров.

— Во-о-от… И я тоже-ть. До меня тут командовал Шабалдин-Панчук. Слышали? — Бруев вопросительно уставился на Ампирова.

— Леонид Кузьмич? Как же, — сказал Ампиров, — всемирно известный академик…

— Вот-вот. Так тот был идео-о-олог! — Возникла неловкая пауза. — Что, может, еще коньячку, а?

Ампиров молча утвердительно кивнул. Бруев завертел головой, потом сделал пригласительный жест и выкрикнул неровным голосом:

— Вера! Цыпочка! На минутку!

Верочка, которая под грохот мощных звуковых колонок темпераментно отплясывала с Будником, неохотно оставила Мишу и подошла к Бруеву:

— Ну, что еще, Федор Абакумыч? И поплясать не дадите с симпатичным гостем. Что там у Вас еще не так?

— Все, все так, цыпочка ты моя! — он порылся в карманах и, достав связку ключей, выбрал один и протянул Верочке. — Вот. Бутылочку коньячку принеси — в моем шкафу на нижней полке стоить. Там этикетка «Двин». Что мы с тобой из Эчмиадзина привезли, помнишь?

— Помню, как же. Вы же сказали — для особого случая, — ответила Верочка с серьезной миной.

— Вот он самый и есть как раз — особый случай! Быстро, Верочка, не капризуй. Потом тебя на весь вечер в покое оставлю… — он подмигнул. — И на всю но-о-очь. Давай! Давай, скоренько…

Верочка засеменила к выходу. Вслед за нею устремился уже заметно захмелевший Будник.

— Так вот, Аркадий… э-э-э… — Бруев замешкался, сделал сосредоточенное лицо и вопросительно щелкнул пальцами.

— Валентин Аркадьевич, — с досадой подсказал Ампиров. Он терпеть не мог, когда собеседник путал его имя или отчество.

— Так вот, дорогой мой друг Валентин Аркадьевич…

При слове «друг» Ампиров брезгливо поморщился, словно перед ним раздавили гнойник. А Бруев, не придав его гримасе никакого значения, увлеченно продолжал:

— Есть у меня один молодой эс-эн-эс… Ему еще и тридцати нет. Дьявольски талантлив! Дьявольски, говорю! Понимаете?

Ампиров кивнул и поиграл пустой стопкой. Бруев потянулся было к полупорожней бутылке с трехзвездочным коньяком, но потом решительно отдернул руку, опрокинув бокал с газированной водой и залив брюки бородатого москвича, сидевшего рядом в полуобнимку с местной красоткой. Тот вскочил и принялся стряхивать воду с брюк.

— Извини, Леша, извини Бога ради… Это водичка… Высохнет… Никто худого не подумает… ха-ха-ха…

Он снова повернулся к Ампирову и продолжил:

— Талантлив, говорю, как черт! Как черт, говорю! Но… — он явно замялся, подбирая нужные слова.

В этот момент подошла Верочка и протянула Бруеву бутылку с жидкостью изумительного шоколадного цвета.

— Все, Федор Абакумыч! Вы сказали, что на сегодня я свободна? Я пошла.

— Свободна, свободна, — сказал Бруев, вынув из кармана вычурный складной нож. — Но… надо б открыть, что ли?

— Сейчас! — Бруевским ножом она аккуратно оббила сургуч в пустую тарелку и откупорила бутылку. — Вот. Пейте на здоровье. А я пошла.

С этими словами она удалилась, а Бруев, налив себе и Ампирову по полной стопке, поднял тост:

— Я рад, что встретил в Вас такого интересного и для себя полезного собеседника! За Вас, Валентин Аркадьевич!

Ампиров в ответ скривил подобие улыбки и кивнул в знак согласия. Они громко чокнулись. Бруев выпил свою стопку до дна, а Ампиров только надпил.

— Классный коньяк! — сказал Ампиров. — О-бал-деть!

— Так вот, Валентин Аркадьевич! Талантлив, говорю, как бес! Но честолюбив… Ох, тщеславен, мать его ети! Идеи раздаеть направо и налево! Но я… понимаете… — он почти вплотную приблизил свое раскрасневшееся лицо к лицу Ампирова, — я… боюсь его!

— Еще бы! — с пониманием сказал Ампиров. — Такому только дай обзавестись соответствующей атрибутикой, и он скажет: «Ну-ка, подвиньтесь, Федор Абакумыч! И вообще, Вам здесь и делать-то не хрен»! И с чистенькой совестью брезгливо раздавит Вас, как черного таракана.

— Да!.. Да!.. Вот именно! И рано или поздно скажеть! Трудов-то у него постепенно наберется… И раздaвить… именно, как таракана!

Он в сердцах ударил по столу кулаком, снова опрокинув тот же бокал, который, к счастью, на этот раз был пуст, и опять открыл бутылку с дорогим коньяком. Они с Ампировым еще раз причастились. Теперь заговорил Валентин Аркадьевич. Он говорил менторским тоном, со снисходительной улыбкой, несколько искаженной выпитым коньяком:

— Дорогой Вы мой, Федор