Я, как старший от института, вмешался.

Ответом был тюремный мат и оскорбления в мой адрес и вообще всех «вонючих интеллигентов».

На поле я пожаловался парторгу колхоза, о чем тут же пожалел. В адрес бригадира он разразился не менее грязной руганью в нашем присутствии.

— Гад! Сука пьяная! — кричал он, — С утра рога вмочил! И лезет к городским девкам! Не про твою грязну сраку они, понял? Иди проспись, говно засратое!

Потом, уже на кафедре, смеясь говорил Швецу:

— Вот Геннадий Алексеевич вступился за артистку, пуританского к ней отношения требовал. Витя, объясните ему, что это за публика. Мельпомена есть Мельпомена. Там к таким отношениям привыкли. Других не признают. Для Вашего, Гена, развития говорю, а все остальные это давно знают.

Юлий Гарбузов

50. Ампиров и Маврович (Не закончено)

В ХИРЭ у нас появился однокашник Ампирова — Цаль. Он, как и Шорина, подавал шефу информацию, которую тот хотел бы услышать, которая шефу импонировала. Опоздала Гринченко, Краус не предупредила о теме нового занятия и т. д.

Цаль писал «опусы» на темы изнасилования, о сексуальных актах и прочие. Шорина обнаружила его тетрадь с ними, когда он болел, в его столе в лаборатории (144).

Цаль: «Как я богохульствовал. Брал от матери деньги для резника кур, сам резал курицу в овраге и приносил матери. Деньги брал себе. Брат узнал и стал требовать, чтобы они это делали по очереди.

Преподавал в военном училище. Был очень жесток. Заставлял курсантов стоять до звонка, держа в руках аккумуляторную банку.»

Он разбил свой новенький автомобиль, переживал от этого и не любил разговоров на эту тему. Завлаб с кафедры приемников подтрунивал над ним по этому поводу и получил в конце концов по морде. Тогда он стал подговаривать других сказать что-либо об этом Цалю.

Однажды Цаль сказал:

— Когда была жива еще покойная Фрида Вольфовна …

— А кто это такая?

— Как? Мама Валентина Аркадьевича!

Мы поняли, что она была еврейкой. А он корчил из себя такого антисемита!

Ампиров вечно ругал Цаля — ничего не делает.

Цаль Ампирову:

— Не истери! Перестань истерить!

Мы с Ампировым шли по коридору к двери его кабинета. Навстречу шел Цаль с папкой подмышкой.

— Цаль! — окликнул его Ампиров с гримасой пренебрежения на лице. — Ты что-нибудь делаешь для кафедры — или так?!

При этом он махнул рукой с такой силой, что воздух засвистел между пальцами. Цаль резко остановился, и его лицо сделалось красным, как кумач. Ампиров, чувствуя, что Цаль не собирается пропустить его реплику мимо ушей, заспешил к двери кабинета.

— Валентин! Что ты имел в виду? Ну-ка объяснись! Ты что, не в курсе, что мною только за сегодня сделано? Ну-ка, подожди, я разберусь с тобой!

— Что ты хай поднимаешь, как старый еврей?!

— Во-первых, я и есть старый еврей! А во-вторых, ты почему меня перед сотрудником позоришь? Я тебе не позволяю так со мной обращаться! Объясни-ка, что ты имел в виду?!

Ампиров спешно открыл свой кабинет и втолкнул меня впереди себя. Потом вошел сам, оттолкнув Цаля в сторону, и попытался захлопнуть за собой дверь. Но Цаль подставил ногу. Ампиров закричал не своим голосом:

— Цаль! Ты меня до инфаркта доведешь! Уйди, Цаль! Оставь меня в покое!

— Нет! Ты меня сознательно унизил! Я не позволю!

— Послушай, Цаль, — заговорил Ампиров примирительным тоном и кивнул в мою сторону, — я ничего не имел в виду! Это я так, чтобы молодые видели, что я со всех работу требую. Прости, если это тебя задело! Чего тебе еще нужно?

— Я тебе не учебно-наглядное пособие! И не какой-нибудь этот… тренажер, что ли! Я не желаю, чтобы ты в назидание кому бы то ни было сек меня на конюшне!

— Цаль! Оставь меня в покое! Со мной сейчас инсульт случится! Или инфаркт — ей-Богу

При этом Ампиров толкнул Цаля в плечо, а Цаль с криком: «Скандалист! Истерик!» резким движением убрал ногу и зашагал в свою лабораторию.

— Каторжный солдафон! — пожаловался мне Ампиров, — У него было уже два инфаркта, так он теперь хочет, чтобы и меня инфаркт хватил! Так у меня же не такое, как у него бычье здоровье! Первый же инфаркт убьет меня как муху!

Цаль неожиданно умер после третьего инфаркта, и мы его хоронили всей кафедрой. Только после его смерти мы поняли, как много он тянул до последнего дня с его двумя инфарктами.

Юлий Гарбузов

51. Критика рецензии Краус (Не закончено)

Ампиров собрал заседание кафедры, на котором главным вопросом повестки дня было обсуждение рецензий преподавателей на контрольные работы заочников. Он собственноручно отобрал рецензии Дащука, Мотылькова, Булановой, Шориной и Краус. Нам он приказал ознакомиться с отобранными экземплярами и выступить с отзывами.

Пообщавшись между собой, мы единодушно решили, что лучшая рецензия написана Краус.

Когда началось заседание кафедры, он повел его совсем не так, как мы ожидали.

Первыми он зачитал рецензии Дащука и Шориной. Сказал, что так следует писать всем. Тогда и учебный процесс будет на высоте, и лицо кафедры будет иметь надлежащий вид. Рецензии Мотылькова и Булановой прочитал, морщась от пренебрежения. Слегка покритиковал, потом предложил им учесть на будущее его замечания.

Взяв в руки рецензию Краус, он назидательно произнес:

— А эту рецензию предлагается обсудить в деталях.

Мы с Овсянкиной и Андрющенко подумали, что он хочет выделить ее рецензию как образцовую, ибо именно ее мы все единодушно поставили на первое место и были восхищены скрупулезностью проведенного в ней анализа. Но не тут-то было! Он учинил ей такой разгром, что мы удивились, как можно столь великолепную рецензию так обгадить и представить в черном свете.

После заседания кафедры бедная Анна, положив голову на руки, плакала за своим столом:

— Какая сволочь! За что? Ведь вся его критика — сплошные придирки!

Овсянкина ей сочувствовала и отпаивала валерьянкой. А мы все, исключая тут же исчезнувшего Дащука и улыбающуюся Шорину (она тоже ей деланно сочувствовала), были в шоке, потрясенные случившимся.

Юлий Гарбузов

52. Лаборант Лищук

При Дащуке порядок приема на работу новых сотрудников коренным образом изменился. Во времена Ампирова кандидатура каждого нового сотрудника, будь то преподаватель, инженер или лаборант, всесторонне обсуждалась сначала с каждым из нас наедине. Тщательно взвешивались все «за» и «против», а потом принималось окончательное решение на заседании кафедры, причем Ампиров требовал, чтобы свое мнение насчет предлагаемой кандидатуры выcказал каждый присутствующий. Так что