паузу. Потом сделала глубокий вдох и продолжила:

— Петр Александрович… Повторяю мое рабочее указание. Пожалуйста, отнесите бумаги, которые лежат в этой папке, в канцелярию. Папку потом вернете мне при случае. И пожалуйста, поторопитесь, а то… — она озабоченно посмотрела на часы, — через двадцать минут у них перерыв.

Петр повернул к себе осциллограф и, ткнув щуп в монтаж, все тем же спокойным тоном ответил:

— Антонина Саввична, кто Вам сказал, что я обязан куда-то там относить бумаги по Вашему указанию? У меня есть начальница — Ксения Власовна Латышева. Я получаю работу только от нее. Других начальников у меня нет. Даже заведующий кафедрой не имеет права давать мне задания. Извините, мне надо работать, а Вы меня отвлекаете.

— Но Латышевой сейчас нет, — стояла на своем Буланова.

— Я при чем?

— А работа? Мы все должны выполнять свою работу! — кипятилась Антонина.

— У меня, как видите, работа уже есть. И я ее выполняю. А Вы мне, извините, мешаете, — невозмутимо ответил Петр Александрович.

— Понимаете, — Буланова постучала по папке, — эта работа — сроч-на-я! И я Вас очень прошу выполнить ее в первую очередь. А потом делайте себе на здоровье то, что Вам поручила Ксения Власовна, — говорила Антонина, нервно глотая воздух в паузах между словами.

— Несрочных работ не бывает, — твердо ответил Лищук.

— Что же нам делать?! — спросила она, готовая разразиться истерикой.

— Вам — не знаю. А мне, я уже сказал, есть что делать.

— Уважаемый Петр Александрович, я еще раз прошу Вас отнести это в канцелярию. Уверяю Вас, это не унизит вашего офицерского достоинства, — изрекла Буланова, довольная такой словесной находкой.

Но Лищук не остался в долгу:

— Антонина Саввична, если Вы сделаете это сами, это также не унизит Вашего доцентского достоинства.

— Ну, знаете, таких у нас еще не было! — выкрикнула Буланова, резким движением хватая со стола свою папку.

— Жаль. Но теперь, как видите, один появился.

Красная от гнева и злобы, Буланова, стуча каблучками, выскочила из лаборатории, громко хлопнув дверью. Однако с этого момента к Лищуку все наши коллеги стали относиться с должным уважением и все поручения давать ему в соответствии с должностными инструкциями.

Юлий Гарбузов.

12 августа 2006 года, суббота.

Харьков, Украина.

Сила желания

Фантастический рассказ

Славик перебрался из постели в инвалидное кресло и устроился поудобнее. Уже третий день, как он это делает без посторонней помощи. Читать надоело. До прихода с работы мамы оставалось не менее пяти часов. Эту неделю у нее вторая смена. Она придет, покормит, чем Бог послал, перестелет постель, поможет умыться и лечь спать. А пока нужно как-то скоротать время.

Он включил телевизор. Шел фильм о войне. Не интересно. За свои неполные пятнадцать лет он таких фильмов насмотрелся вдоволь. На другом канале показывали комедийное шоу. Тоже дрянь, совсем не смешно. Славик нажал на пульте красную кнопку, и экран погас. Что делать? Куда деваться от одиночества? Оно давило, преследовало повсюду: в постели, в этом кресле, в кухне, во дворе, даже у открытого окна, за которым догорали последние лучи заходящего солнца и зеленел молодой весенней зеленью сад соседки. Щемящее, холодное одиночество витало в воздухе, истекало изо всех щелей, забиралось под одежду, наползало снизу, наседало сверху, змеей обвивалось вокруг шеи и душило, не давая вздохнуть.

Ему хотелось на улицу, где резвились ровесники. Но он знал: туда ему путь заказан. С пятилетнего возраста тяжелый полиомиелит приковал его к постели. Только месяц тому назад ему подарило это самоходное немецкое кресло благотворительное общество «Благовест». Сначала казалось, что наступила райская жизнь — появилась возможность самостоятельно передвигаться по комнате и по двору. Но человеческие потребности беспредельны. Хотелось быть таким, как все ровесники. А он прикован к этому дурацкому креслу, да и все равно без посторонней помощи не обойтись.

У ребят были свои интересы, а до него никому дела нет. Его лечащий врач, Николай Михайлович, говорит, что нужно рассчитывать только на себя самого. А к посторонней помощи обращаться лишь в крайних случаях. Ему-то хорошо говорить, а попробуй выехать во двор из этой полуподвальной квартиры самостоятельно. Ничего не получится. По ступенькам никакое кресло вверх не поедет. А на воздух так хочется!

Отец опять скрывается от алиментов, и мама снова вынуждена разыскивать его через суд. С тех пор как Славик перенес этот проклятый полиомиелит, отец начал пить, скандалить, гулять. И мама вынуждена была развестись с ним. Тяжело теперь. Но хоть от стрессов избавились.

На лечение у мамы денег нет. Да что там лечение — хотя бы на пропитание хватало. Да и какое может быть лечение? От последствий полиомиелита современная медицина не лечит.

Мама — неплохая штамповщица. Но штамповщицам платят мало. А что, если завод закроется? С голоду помирать, что ли? Надежда только на Бога. А Славику в таких условиях еще и учиться приходится. Приходят из школы учителя, занимаются три раза в неделю. Заходят и соседские дети, кое в чем помогают. Но у них тоже своя жизнь, свои заботы. Приходится в основном учиться самому, по книгам. А это тяжело — трудно разобраться, что там главное, а что второстепенное. Но надо. Говорят, что и в его состоянии можно в университет поступить на заочное отделение. Но до этого еще ой, как далеко.

Зазвонил телефон. Славик подкатил кресло к прикроватной тумбочке, где мама оставляла телефон, уходя из дому. Здоровой рукой поднял трубку.

— Алло, слушаю.

— Славик, мама дома? Это Наталья Яковлевна, — послышался в трубке голос соседки.

— Нет, она сегодня во вторую смену. Позвоните, пожалуйста, завтра утром.

— Ах, да! Я совсем забыла. У тебя как, все в порядке? Не нужно ли чего?

— Нет, спасибо. Все в норме.

— Ну, пока.

— До свидания.

Он снова подкатил к окошку. В саду соседки уже начали сгущаться сумерки и защебетали соловьи. По-прежнему душила тоска. Не было сил читать учебник. Даже мечтать не получалось. А мечтать он любил больше всего. Только в мечтах он мог делать то, чего хотелось. Он представлял себя то путешественником, то исследователем, то лихим ковбоем, скачущим на резвом мустанге, то полярником, то космонавтом, то еще кем-нибудь. Но в жизни он по-прежнему оставался таким, как есть — жалким калекой с покореженными полиомиелитом тонкими, как ниточки ногами и левой рукой.

На курорте под Одессой, куда его возила мама, он встречал и более тяжко обиженных судьбой. Но все же большинство ребят были в лучшем состоянии. Да и какое ему до них дело? Он — калека, беспомощный калека, а жить-то надо. Хочется жить, что