Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не знаю, Славик. Ты так убедительно говоришь, что хочется с тобой согласиться. Но ты все же, мне кажется, не прав. Почему тогда люди до сих пор не отказались от батюшек? Им бы это дешевле обошлось. А люди подсознательно тянутся к пастырям.
— Совсем нет. Есть столько конфессий на свете, которые не признают священников, а выбирают на время пресвитеров из своих прихожан или вообще никого не выбирают. Бог — это Высший Разум. Он услышит каждого, кто искренне молится, желает творить добро и творит его, чист в помыслах своих, сожалеет о содеянных грехах и стремится искупить их. Об этом и в Евангелии сказано.
— Славик, ты такой умный, что я не знаю, что тебе и ответить. Но ты все-таки в чем-то не прав.
На столе уже был наведен идеальный порядок, и Верочка начала разбирать рулоны бумаги, стоящие в основном вертикально на полу рядом со столом.
— Это что, твои рисунки? Я посмотрю, что ты рисуешь, можно?
— Нет, Верочка, они в основном не закончены. Не нужно, оставь все, как есть, прошу тебя.
— Ну, пожалуйста, разреши посмотреть. Мне так нравятся твои рисунки. Где самые последние? Это они, да?
Она села за стол и начала рассматривать плоды творческого вдохновения Славика. Вот букет цветов на подоконнике его комнатушки, а вот их улица в жаркий летний полдень. А это цветник соседки, тети Гали, который по праву считается украшением их забытого Богом, людьми и городскими властями двора.
— А это что, кабина космического корабля? Межзвездный, наверное?
— Межгалактический.
— Как здорово! Вот у тебя фантазия! Я бы в жизни такого не придумала. Окно в будущее в буквальном смысле. Какие сосредоточенные лица! И на каждом такой глубокий интеллект! Мне аж самой туда захотелось. Ты бы выставку устроил, что ли. Хочешь, попробую помочь.
— Нет, что ты, Верочка! Это же не искусство, а так, детские развлечения. А из детского возраста я уже, кажется, вышел.
— А вон там, в углу рулон, перевязанный тесемкой — тоже картина?
— Нет, не надо, Верочка. Не смущай меня.
— Как это, «не смущай»! Обязательно посмотрю!
Она взяла рулон, и в ее руках он тут же сам развернулся.
— Ой, Славик! Это что, я? Как красиво! — она улыбнулась, и на ее щеках заиграли веселые обворожительные ямочки.
На листе бумаги гуашью была изображена Верочка во весь рост с букетом роз в руках. Кокетливо чуть-чуть склонив голову набок, она улыбалась той очаровательной улыбкой, которая играла на ее лице и сейчас. А легкое коротенькое летнее платьице подчеркивало прекрасные линии ее фигуры.
— Славик, неужели я и впрямь такая красивая? Ты мне ее подаришь, правда?
— Конечно. Я для тебя рисовал ее. Я все рисую для тебя… Только до сих пор не решался предложить тебе. Понимаешь, я…
Верочка прикрепила лист двумя лежавшими на столе прищепками к оконной шторе и отошла назад, чтобы посмотреть издали. Она стояла совсем близко, справа от Славика, возле самого его кресла. Локоть его здоровой руки касался ее бедра. Он чувствовал теплоту девичьего тела, ощущал его запах и слышал шорох складок ее платьица. Сердце заколотилось так, что он подумал, будто Верочка слышит его громкие удары. От наплыва чувств перехватило дыхание.
Славик с трудом оторвал локоть от ее горячего, словно огонь бедра и тихо, робко и нежно обнял ее тонкую талию. Более приятного чувства он еще никогда в жизни не испытывал. Верочка вся напряглась, как стальная пружина, но не шарахнулась, а как-то по-особому посмотрела на него сверху вниз. Славик решил, что ей это тоже приятно, и попался привлечь ее к себе и погладить левой, покореженной рукой.
И тут Верочка вздрогнула и взглянула на его худое, болезненно бледное заостренное книзу лицо с впалыми щеками, ввалившимися глазами, на тянущуюся к ее груди искалеченную руку и на одно мгновение представила себе сцену близости с этим, как ей показалось, недочеловеком. Она не смогла побороть в себе внезапно охватившего ее чувства брезгливости, словно ей за пазуху сунули жабу. Рванувшись, Верочка стремглав вылетела во двор.
***
Сквозь пульсирующий шум в ушах, сквозь звуки сердечных ударов Славик слышал нервный, затихающий в отдалении цокот ее каблучков.
«Боже мой, что я наделал! Теперь я больше никогда не смогу быть рядом с нею, слышать звук ее голоса и хотя бы в мечтах тайно ласкать ее».
Славик сидел, опустив голову, и проклинал себя за несдержанность. Да как он мог, как он посмел надеяться на что-то? Его удел — книги, рисунки и мечты. Как он, должно быть, жалок был в ее глазах! Он поднял голову и увидел злополучную картину, виновницу всего происшедшего. «Вот все, что мне от нее осталось».
Хотелось выть, стенать, биться в истерике. «Был бы сейчас пистолет — застрелился бы. Тогда всем проблемам сразу конец». А как же мама? Она же с ума сойдет. Ведь только для нее он был самым лучшим, самым близким в мире существом. Только ей он не внушал ни отвращения, ни презренной жалости. Только ей он был дороже всех на свете.
***
Действительность была невыносимой. Как это ужасно, быть калекой, которого можно только жалеть, которому все могут только сочувствовать и помогать, кто чем может! Ну почему, за какие грехи Господь так сурово обошелся с ним? Ведь он еще не успел в этой жизни совершить ровным счетом ничего — ни хорошего, ни плохого, когда его поразил этот страшный, этот кошмарный недуг. Нет, с этим никогда нельзя смириться!
Всей своей тяжестью на него навалились эти ужасные, знакомые с детства мысли. И их каждый раз нужно было побеждать, загонять в самый отдаленный уголок души. Но зачем? Это может понять только такой, как он, отверженный Богом и людьми человек.
Вот, если бы нашелся какой-нибудь врач, который смог бы победить его болезнь, сделать его полноценным человеком! Последствия полиомиелита, разумеется, необратимы. Но может же где-то найтись такой врач или коллектив врачей, который сумеет внести поправки в его жизненно-функциональную программу, чтобы все функции его организма восстановились в том виде, как заложено в программе от рождения! Ведь его недуг — это всего-навсего ошибки в программе развития организма, внесенные проклятым полиомиелитом. Значит, должен, в принципе, существовать механизм устранения этих сбоев. А если так, то его
