Сэр Стивен расхаживал по комнате за ее спинойи задавал ей вопросы. Время от времени она видела его отражение в зеркале.Зеркало было мутным, и амальгама потеряла былой блеск, поэтому отражение О.казалось далеким и нечетким.

Разведя колени немного в стороны и положив наних ладони, О. слушала сэра Стивена. Англичанин на своем родном языке строгимисухими фразами задавал ей вопросы, и к многим из них она оказалась совершенноне готова.

Прежде чем начать этот своеобразный допрос,сэр Стивен заставил О. сесть на самый край кресла и откинуться на его спинку.Потом он велел ей положить левую ногу на ручку кресла, а правую — слегкасогнуть, и теперь О. оказалась совершенно открытой для его взглядов. Она готовабыла слушать. Сэр Стивен задавал вопросы с решимостью судьи и мастерствомисповедника. О., отвечая, видела в зеркале, как шевелятся его губы.

— Были ли у нее мужчины, кроме него и Рене,после того, как она вернулась из Руаси?

— Нет.

— Возникало ли у нее желание отдатьсякакому-нибудь приглянувшемуся ей незнакомому мужчине?

— Нет.

— Ласкала ли она когда-нибудь сама себя?

— Нет.

— Были ли у нее подруги, которым она позволялаласкать себя, или сама ласкала их?

— Нет, — на этот раз не очень решительно.

— А подруги, к которым бы она испытывалажелание?

— Пожалуй, есть — Жаклин. Правда, ее трудноназвать подругой, скорее она просто хорошая знакомая.

Узнав, что у О. есть фотографии Жаклин, сэрСтивен попросил показать ему их.

x x x

Когда Рене, взлетев бегом на пятый этаж итяжело переводя дыхание, показался в квартире, О. и сэр Стивен по-прежнемунаходились в салоне, где с интересом рассматривали разложенные на большомовальном столе черно-белые фотографии Жаклин. Сэр Стивен брал их по одной изрук О. и, посмотрев, небрежно бросал на стол рядом с собой. Свободную руку онзапустил О. между ног. Не отпуская ее, сэр Стивен поздоровался с Рене и с этогомомента разговаривал уже только с ним.

Между ними было заключено устное соглашениеотносительно О. и она была всего лишь предметом — все решалось помимо ее.Близился полдень. Солнечные лучи падали на фотографии, и снимки начали чутькоробиться. Боясь, что они могут пропасть, О. хотела убрать их, но нечувствовала уверенности в своих движениях. Руки ее дрожали, и она едвасдерживалась, чтобы не застонать под грубой лаской сэра Стивена. Мгновениемпозже, он отпустил ее и уложил на заваленный фотографиями стол. Ноги ее былишироко разведены и свешивались со стола, не доставая пола. Одна из ее туфельсползла с ноги и бесшумно упала на белый ковер. Солнце светило прямо в лицо иО., чуть повернув голову, закрыла глаза.

x x x

О. потом часто вспоминала этот разговор междуРене и сэром Стивеном, при котором она тоже присутствовала, распростертая настоле и абсолютно безучастная к тому, о чем они говорили. А разговор шел о ней.Однажды в ее жизни уже была подобная сцена — когда Рене впервые привел ее ксэру Стивену, и они так же не спеша и обстоятельно обсуждали ее. Но в тот вечерсэр Стивен еще не знал ее, и поэтому говорил, в основном, Рене. С тех пормногое изменилось, и в ней, похоже, уже не было тайн для англичанина. Она немогла уже дать ему ничего такого, чего бы он уже не имел. Во всяком случае, ейтак казалось. Сейчас разговор, главным образом, шел о том, как лучшеиспользовать ее; они охотно делились друг с другом собственным опытом. СэрСтивен, например, возбуждался от вида отметин на ее теле, оставленных плетью,хлыстом или каким другим предметом, и признавал, что Рене был абсолютно прав,когда предложил выпороть ее. Они порешили, что это следует делать и впредь,причем, вне зависимости от того, нравятся ли им ее слезы и крики или нет —пороть как можно чаще, чтобы на ее теле всегда были доказательства их власти наней.

О., слушая их, чувствовала, как пылает еетело, и ей казалось, что голосом сэра Стивена говорит она сама. Мог ли онпредставить себе всю гамму ее чувств: беспокойство и стыд, гордость и ни с чемне сравнимое удовольствие, которое испытывала она, находясь в толпе прохожих наулице, в автобусе, или у себя в агентстве, окруженная манекенщицами и прочимперсоналом? Кто знает. Но любой из этих людей, что бы с ним не происходило,оставался тайной для остальных, даже если он раздетый догола, лежал наоперационном столе — любой, но не она. Она теперь не могла позволить себе дажесамые невинные развлечения: например, пойти на пляж или поиграть в теннис. Этирубцы, исполосовавшие ее тело, представлялись ей решеткой на окнах монастыря, вкоторый она была заключена, а именно, реальным, вещественным воплощениемзапрета, и она с радостью приняла этот запрет.

Единственное, что ее беспокоило — Жаклин. Онабоялась, что подруга, увидев их, может отвергнуть ее. Или потребоватьобъяснений, которые О. давать не хотелось.

Солнце, светившее О. в лицо, неожиданноисчезло, и она открыла глаза. Рене и сэр Стивен подошли к ней и, взяв за руки,поставили на пол. Потом Рене нагнулся и поднял упавшую туфельку. О. былоприказано одеваться.

x x x

Вскоре сэр Стивен пригласил ей поужинать вСен-Клу, и там уже на самом берегу Сены вернулся к своим вопросам.

Вдоль живой изгороди, ограждающей тенистуюаллею, на которой стояли покрытые белыми скатертями столики ресторана, тянуласьдлинная пышная клумба едва начавших распускаться бордовых пионов. Не дожидаясьнапоминаний от сэра Стивена О. подняла юбки и села на предложенный ей железныйстул. Она еще долго чувствовала его прохладу своими голыми бедрами.

О. сидела напротив англичанина и старательноотвечала на его вопросы, решив ничего не скрывать. Все вопросы так или иначекасались Жаклин, и главное, что интересовало сэра Стивена, — это почему онанравится О. и почему О. (если, конечно, она сказала правду) до сих пор непризналась ей в этом. О., опустив глаза, долго и многословно говорила, пытаясьобъяснить то, чего не понимала сама.

Шевелились под слабым речным ветерком пионы, иплескалась вода о привязанные невдалеке к деревянному помосту лодки. Взглянув влицо сэра Стивена О. увидела, что он смотрит на ее рот. Слушал ли он или простоследил за движениями ее губ, находя в этом какой-то тайный, одному емупонятный, смысл? Она резко замолчала. Сэр Стивен вскинул глаза, и их взглядывстретились. Тогда О. поняла ВСЕ, и англичанин, почувствовав это, побледнел.