Но вот ей встретился Рене, и все это оказалосьпустым и ненужным. За одну неделю она познала, что такое отчаяние и страх,ожидание и счастье. Рене взял ее, и она с готовностью, поразившей ее саму,стала его пленницей. Словно невидимые нити, очень тонкие и прочные, опутали еедушу и тело, и одним своим взглядом возлюбленный мог ослаблять или натягиватьих. А как же ее свобода? Слава Всевышнему, она больше не чувствовала себясвободной. Но зато она чувствовала в себе необычайную легкость и была наседьмом небе от счастья. Потому что у нее был теперь Рене, и он был ее жизнью.Когда случалось ему ослаблять свои путы — был ли у него отсутствующий скучающийвид или он исчезал на какое-то время и не отвечал на ее письма — ей начиналоказаться, что все кончено, что он больше не желает ее видеть, что он больше нелюбит ее. И она начинала задыхаться, так, словно ей не хватало воздуха. Всестановилось черным и мрачным вокруг. Время истязало ее чередованием света итьмы. Чистая свежая вода вызывала рвоту. Она чувствовала себя брошенной иненужной, проклятой, как жители древней Гоморры.

Любящие Бога и оставленные им во мраке ночитерзают свою память и ищут там причины своим бедам. Вот и О. была занята темже. Она искала и не находила ничего серьезного. Ей не в чем было упрекнутьсебя, разве что в каких-то мимолетных мыслях, да в самой возможности возбуждатьв мужчинах плотские желания — но с этим она была бессильна что-нибудь сделать.Однако в ней не было ни малейших сомнений в том, что виновата именно она и чтосам того не сознавая, Рене наказывает ее за это. О. бывала счастлива, когда возлюбленныйотдавал ее другим мужчинам, когда по его приказу ее били плетьми, ибо знала,что для него ее абсолютная покорность есть доказательство того, что онабезраздельно принадлежит ему, а значит — любит его. Она с радостью принималаболь и унижения еще и потому, что они казались ей искуплением за ее вину. Всеэти объятия, вызывавшие у нее отвращение; руки, осквернявшие своимиприкосновениями ее грудь; рты, всасывавшие ее язык и жевавшие ее губы; члены, состервенением врывавшиеся в ее плоть и еще плети, пресекавшие любые попыткипротивления, — она прошла через них и превратилась в рабыню. Но, что если сэрСтивен прав? Что если она находила в унижениях особую прелесть? В таком случае,сделав из нее источник своего наслаждения, Рене, тем самым, сделал для нее жеблаго.

Когда-то, когда она была маленькой, она двамесяца прожила в Англии. Там, на белой стене ее комнаты красными буквами былинаписаны слова, взятые из какой-то древней книги: «Нет ничего страшнее, чемпопасть в руки живого Бога». Нет, думала она сейчас, куда ужаснее бытьотвергнутым им. Каждый раз, стоило только Рене задержаться где-нибудь, как,например, сегодня — было уже почти семь — О. охватывала страшная тоска иотчаяние сжимало сердце. Все ее опасения оказывались глупыми и беспричинными —Рене приходил всегда. Он появлялся, целовал ее, говорил, что любит, говорил,что задержался на работе, что у него не было даже времени, чтобы позвонить, имгновенно черно-белый мир, окружавший О. наполнялся красками — она вырываласьиз удушливого ада своих подозрений. Но эти ожидания не проходили для неебесследно, оставляя в душе тяжелый, неприятный осадок. Когда Рене не былорядом, она жила дурными предчувствиями — где он, с кем. Возможно, когда-нибудьи придет тот день, когда эти предчувствия станут реальностью, и ад гостеприимнораспахнет перед ней двери ее газовой камеры, кто знает. Ну, а пока онамолчаливо заклинала Рене не оставлять ее и не лишать своей любви. Она неосмеливалась загадывать наперед и думала только о том, что будет с ней сегодняили завтра. И каждая ночь, проведенная с возлюбленным, была для нее какпоследняя.

Рене приехал только к семи. Он был так радвидеть ее, что не удержался и, обняв, принялся целовать, не обращая нималейшего внимания на то, что в студии они были не одни. Кроме электрика,чинившего прожектор, и рыжеволосого мужчины, при этом присутствовала изаглянувшая сюда на минуту Жаклин.

— О, это просто очаровательно, — сказала она,обращаясь к О. — Я зашла, чтобы попросить у вас мои последние снимки, но,кажется, сделала это не совсем вовремя. Пожалуй, я зайду как-нибудь в другойраз.

— Умоляю вас, мадемуазель, — воскликнул,по-прежнему не выпуская О. из объятий, Рене, — останьтесь! Не уходите!

О. познакомила их (электрик сделал вид, чтозанят работой; рыжеволосый, непонятно на что обидевшийся, с гордо поднятойголовой вернулся в свою гримерную). Жаклин была сейчас в лыжном костюме,похожим на те, что носят известные кинодивы, и которые весьма отличаются отпростой спортивной одежды. Под черным свитером дерзко торчали ее маленькиеупругие груди; узкие штаны туго обтягивали длинные стройные ноги. Белокураякоролева снегов в голубой, из тюленьей кожи, куртке; от нее будто веяло снегом.Помада сделала ее губы красными, почти пурпурными. Жаклин подняла глаза, и О.встретила ее взгляд. Она не представляла, кто бы мог устоять от соблазнаокунуться в этот зеленый бездонный омут, открывающийся взмахом светлых, словнопокрытых инеем, ресниц, и прикоснуться, приподняв черный свитер, к маленькимтеплым персям. «Это ж надо, — подумала О., — стоило только вернуться Рене как уменя снова появился интерес к жизни, к другим людям, к самой себе.»

Из агентства они вышли втроем. На рю Рауль шелснег. Еще совсем недавно падавший большими мокрыми хлопьями, сейчас он поредели, гонимый ветром, мелкими белыми мушками проникал в рот, уши, глаза. Подногами скрипела рассыпанная по тротуару соль, и О. голыми бедрами чувствовалаидущий от земли холод.

x x x