другие песни, а мы всё тянем прежнюю, гордимся своим консерватизмом. Привычно гордимся, так проще. С другой стороны, не пытаюсь ли я как-то отсрочить, оттянуть воскрешение?

Южанин, продолжая с хрустом пожирать малосольные огурчики, словно орешки, вдруг спросил с набитым ртом:

– А как насчет того, что новость о воскрешении пойдет дальше? Захотят и другие заняться таким смешным для кого-то делом. У нас же нет запрета на уровне законов! Сейчас свобода ждет нас радостно у входа. И у выхода тоже.

Гавгамел нахмурился.

– Намекаешь, что могут заняться воскрешательством и всякие там? С соплями до полу?

Южанин промплямкал:

– Разве намекаю? Я прямо в твой медный лоб!.. Молотом Тора, что всё равно так красиво отскакивает, залюбоваться можно… Мне как-то неприкольно, когда несколько Пушкиных. Хотя если для тех, кто разбрасывает в коридоре банановые шкурки……

Ламмер красиво отставил в протянутой руке фужер с вином и сказал с тревогой интеллигентного человека:

– Законодательство не успевает, а простым советским людям заняться нечем. Там что вполне может в нашем мире появиться и пара сот Пушкиных, тысяча Мерилин Монро, миллион Креопетр…

– Свят-свят, – сказал Гавгамел зло.

– Клеопатрей, – поправил Южанин и пояснил с барской снисходительностью, – Была такая египетская царевна…

– Царица, – поправил Гавгамел. – По слухам, даже Нефертити перенефертитит, у той сисек почти не было. Нынешний пипл скажет, что не надо нам таких нефертитей. Но успеет навозрождать и нефертить, и всяких там гейш типа Таис Афинской, до того, как федорианство устаканят в правовое русло.

Гавгамел прогремел тяжёлым голосом:

– Дров наломать успеем, в этом гомо сапиенсы мастера. Ничего в наших предках интересного нет, но воскресить всё же надо, хотя уже не так и хочется, по мордам вижу. Фёдоров прав, это наш долг, хоть и тягостный. Предкам обязаны своими жизнями. Они не дожили, но дали ростки в наших не очень-то благородных лицах, что рандомно дотянулись до этого времени бессмертия и всеобщего благоденствия.

Ламмер посерьёзнел, даже возникший в ладони новый фужер с вином задержал в отставленной наотмашь руке.

– Вообще-то, квириты, даже стрёмно, что время всё-таки пришло и даже как бы нагрянуло… Помните, в те времена с таким подъёмом говорили, что наступит час, когда снова увидим родителей! И вот это время, поверить трудно, уже вот оно, драсте вам! Надо открывать двери настежь, а нам стрёмно, хотя должны ликовать и в воздух чепчики.

Южанин победно ухмыльнулся.

– Мои уже копаются в огороде!.. Но я, правда, криогенил сразу же, а не хоронил. А как только дождался надежной разморозки, то сразу… Но я и деда хочу воскресить, и бабушку… Помню их, они меня любили. А как я их обожал, таких больших, тёплых и любящих!

– Похоронены или кремированы?

– На кладбище, – подтвердил Южанин. – Так что воскресить проще пареной репы, а вот с двоюродным дедом посложнее. Кремирован, а прах рассеян над полем Курской дуги, где воевал в молодости и был дважды ранен… Я у него в детстве на коленях сидел, обязательно воскрешу.

Гавгамел сказал подбадривающе:

– Всё получится. Будут как новенькие! А если бы ещё и ретроказуальность…

Южанин слегка помрачнел, видно по лицу, толстому и широкому, но выразительному, как у породистого шарпея.

– Ретроказуальность, – сказал он тихо, словно опасаясь подслушивания, – как я понимаю, ещё не существует, хотя в будущем уже есть. Но такая мощь будет всегда в руках сингуляров, ребята.

– Думаешь, – буркнул Гавгамел, – нам не дадут и притронуться?

– Даже не покажут, – сказал Южанин. – Quod licet Iovi, non licet bovi.

Часть 2

Глава 1

Пили и ели некоторое время молча, наконец Ламмер сказал с достоинством:

– Свинство и нарушение человеческих прав со стороны этих заносчивых сингуляров. Нечего что-то захапывать только для себя, зло осуждаемо даже при капитализме… Неравенство в обществе – нехорошо. И порок. Я вот не расист, уверен, что и сингуляры тоже люди… хоть и немножко тронутые.

Гавгамел с философским видом стоика грыз что-то наподобие пермского пряника, неспешно сдвинул глыбами плеч.

– А разве, – рыкнул он громыхающе, – у нас с ними общество? У нас своё, у них своё. Мир не меняется, друг мой голубых кровей. Всегда были богатые и бедные. Богатым было доступно то, до чего не дотягивались бедные и умные. Теперь вот мы и сингуляры. Нам тоже всё доступно… на нашем левеле! Который считаем, три ха-ха, высшим!.. А сами мы вроде боссов, которые повелевают… ну, силами природы.

Ламмер сказал с великим отвращением:

– Нет уж, не для того мы… Всё человечество жило мечтой о счастье, а счастье – это жить в радость, в удовольствие, наслаждение. Как сказал великий Минченко, счастье в современном гедонизме, а это великое достижение… Сингулярам оно недоступно.

– Счастье? – уточнил Казуальник коварным тоном.

– Гедонизм, – сказал Ламмер патетически. – Гедонизм – это богатство чуйств!..

Я оглядел их, уже отдыхающих, кто с фужерам вина, кто с пивом, перед Южанином после малосольных огурчиков десяток блюд, всё никак не наестся после ужаса кетоновых диет.

– Люди, – сказал я с тоской, – когда же вы нажрётесь?.. Время творить, мы же о нём так мечтали!

В добрых коровьих глазах Южанина проступил мягкий укор…

– Ну что ты так? – спросил он плаксивым голосом. – Впереди вечность, все можно успеть и ещё раз успеть!.. А ты гонишь, гонишь лошадев… Ямщик, не гони!

С дальнего стола Явтух подхватил весело:

– … нам некуда больше спешить!

А Новак, тоже добрый, но почему-то всё ещё мудрый, сказал мне благожелательно то, что хотел бы сказать каждый, но почему-то помалкивает:

– Тютюн, мы встретились сегодня, обсудили наше общее дело и даже создали весь антураж для Пушкина. Куда уж больше для одного дня? Мы вообще так много не работали с тех ужасных дней всеобщего капитализма и либеральности с жутким человечьим оскалом!

Южанин почти сумел повернуться к нему всем телом, сказал сытым голосом:

– Дело глаголишь, старче. Можно бы и отдохнуть недельку, но мы свободою горим, сердца для чести живы, потому остаток дня отдохнём, а завтра с утра…

Тютюн, он дело говорит. Посмотри на их счастливые, но подусталые морды!

Я покосился на сытые хари этих остальных, в самом деле выглядят помятыми. Полдня пришлось сосредотачиваться на одном деле, что немыслимо для людей Предсингулярной эпохи, когда в мир ворвалась эпоха с её гаджетами и смартфонами, а человечество перешло на блиповое сознание.

– Ладно, – сказал я разочарованно, – будем считать, что смертельно устали, хотя что-то мы вообще как-то очень даже не очень… Но если у всех настроение уже нерабочее, то завтра с утра, хорошо?

Гавгамел пробурчал: