работа, которую так раньше жаждали, а сейчас, как посмотрю, что-то не. С вами как, окейно?

Тартарин отодвинулся от Явтуха и подтвердил со строгостью во взоре, даже плечи раздвинул, аки орёл перед взлётом:

– Ещё как! Ибо надотьно, мои дорогие сотоварищи и сосотрудники вчерашне-завтрашнего дня. Мы же наконец-то!.. Можно сказать, для этого дня всеми фибрями!..

Новак пробормотал:

– Да теперь уже и не скажешь, для чего ползли. Это раньше ради какой-то цели, а сейчас просто так, потому что можно ничего не менять и ничего не делать. И пока ничего так, довольны, если смотреть на ваши морды, а не на вселенную.

Я ощутил чье-то появление за спиной, не успел оглянуться, как рядом подпрыгнул К-61 и дико оглянулся.

– Чего подкрадываешься?

Всего в двух шагах вышел из пространства Казуальник, в обществе его не видели уже с год, рослый и загорелый, сложен как античный бог, сказал приветливо красивым голосом шоколадного оттенка:

– Драсьте!

К-61 сплюнул трижды.

– Не выношу, когда респавнятся за спиной, аки тати в нощи!.. Тоже мне, Кентерберийское привидение!.. Морда в дверном проёме застрянет, а строит из себя «Лебединое озеро».

Казуальник сказал укоризненно:

– Какие вы… неинтеллигентные!

– Не умничай! – сказал К-61 всё ещё сердито. – Тоже мне, декабрист нашёлся! Обойдёмся без инсургентов из Конотопа. Я тебе кучу документаризма отправил насчет этого негра, ты её всю перелопатил?

– До последнего атома, – ответил Казуальник. – А что жрёте?.. Ого, представляю, сколько выпито.

Южанин, что всегда берёт в свои руки насчет выпить-закусить и вообще полукуллствовать, пояснил с удовольствием:

– Не так часто собираемся, чтобы без выпить и добавить. А докумэнты да, субъект сразу должен проснуться в привычной обстановке. В которой и заснул… вечным, как тогда говорили, сном. Засранное имение, ночной горшок под кроватью, кривая мебель той эпохи, грязная одёжка из натуральной ткани…

– Всё уже сделано, – заверил Казуальник бодро. – Осталось только нажать кнопку. Сперва можно посмотреть в цифре!.. Прогнать туды-сюды в ускоренном режиме, словно тараканов по кухне.

Я смолчал, давая возможность членам оргкомитета проявить хоть какую-то инициативу, но отозвался лишь Южанин, да и то слишком уж вяло:

– Ты же смотрел? Главное, чтобы воссоздали поточнее.

Спросил для проформы, все понимаем, Пушкин не отличит созданную нами квартиру от прошлой своей, даже царапины гвоздём на ножке кухонного стола будут восстановлены в точности.

– ЭВМ клянётся, – пояснил он, – что до последнего атома. Наблюдательная ретроказуальность рулит, и хорошо, что нас до неё не допускают, а то бы я там наретроказуалил.

Я кивнул, система выполнила наш заказ, а сколько ушло на это энергии, не наше дело. Сейчас всё для человека и ради человека, был такой лозунг в прошлом веке. Всё задуманное совершается, хоть и попозже, чем хотелось, попозже.

Сейчас это да, в законе, а обеспечили нечеловеки, те самые, что попёрли дальше и в том «дальше», как у нас заявлено, растеряли человечность, духовную суть и нравственные корни. Зато мы вот всё сохранили, хоть и не умножили, потому что дальше некуда, мы и есть венцы творения.

Все помолчали, переглядываются искоса, наконец непривычно Ламмер сказал со вздохом:

– Ну тогда пора. Хотя из меня ещё тот воскрешун! Чует моё трусливое сердце, хлебнём с этой задачей не только супа с котом Шредингера, но и бульон из варёных яиц. Но Фёдоров сказал, это наш долг.

Я поднялся из-за стола, все устроились в креслах, словно вросли, я сказал с усилием:

– Подъём, подъём!.. Да, отвыкли что-то вообще делать, но вспомним, что когда-то работали!.. И не всегда в минус.

Поднимались нехотя, словно я прерываю заслуженный отдых после тяжёлого дня в шахте.

Казуальник пошёл рядом, я услышал его тихий голос:

– А может, этот как бы долг переложить на следующее поколение? Мёртвым всё равно, сколько ими ещё побыть, у них часики не тикают.

Гавгамел взглянул с пониманием, но голос произнёс тяжело и недобро:

– Что мелешь, смерд?.. Я бы переложил тоже, но мы и есть то самое поколение. Шеф?

Я сказал невесело:

– Не только следующее, но и последнее.

Оба посмотрели с укором, будто я брякнул нечто непристойное, но я только развел руками. Жизнь продлена до бесконечности, надобность в рождаемости отпала. Конечно, будут чудаки, что и в наше время продолжат рожать детей, но это единицы, на поколение не потянут.

Глава 13

Дворец прошли насквозь, поленившись сделать крюк к парадному выходу, домик для Пушкина установим с той стороны, хотя это вообще-то имение, такие строения считались признаком принадлежности к высшей касте, зажиточному дворянству.

Гавгамел сказал тем же громыхающим голосом:

– Вообще-то мы и все следующие, если будут, уже одно нескончаемое поколение, верно? Но с Пушкиным хлебнём, хлебнём. Чует мое большое пылающее сердце, как чуется и трусливой душонке Ламмера. Если честно, из-за этой сладкой развлекательной жизни отвыкли делать полезное, как и вообще. Я нашей сладкой жизни настолько пережрал, что уже говна хочется.

Казуальник спускался по ступеням с другой от меня стороны, сказал ехидно:

– Пушкин – это говно?

Гавгамел посмотрел на него из-под насупленных бровей.

– Думаешь, всё просто?.. Потому что техническую сторону за нас всегда делают сингуляры? Как и сейчас, хотите воскресить предков? Вот, пожалуйста, вас окружает невидимый инструментарий из миллиардов нанитов. Только прикажите, аппаратура всё исполнит!.. А вот потом…

– Что потом? – спросил Казуальник.

– Суп с котом, – ответил Гавгамел сердито. – Как дальше? Вывести Пушкина в наш мир?

Казуальник сказал с удовольствием:

– А чё нет? Он же обрадуется. Нет царского гнёта, свобода встретит радостно у входа, и братья меч свой отдадут, нате… Мы и есть эти братья! Я не только меч отдам, но и лук с доспехами. Себе новые скрафтю с усиленными бафами на дальность и скорость. Шеф, верно я глаголю?

Я промолчал, ёрничанье ёрничаньем, но Гавгамел говорит вообще-то дело, что после воскрешения, как-то не думали.

– Иногда мне кажется, – сказал Гавгамел зло, – ты в самом деле придурок, а не просто под него косишь. А как объяснишь, что государя императора не просто свергли, а ещё и расстреляли со всей семьей?.. И что теперь у Пушнина нет имения с крепостными, где мог каждого пороть просто для удовольствия, а девок трахать по праву барина?

Казуальник картинно вытаращил глаза.

– А чё, не обрадуется? Он же за революцию, за свободы!..

Гавгамел громыхнул:

– Ни один из декабристов не освободил даже своих крепостных! Для этого не надо было никаких разрешений или революций!.. Но им, как и Пушкину, такая нелепица и в голову не приходила. Наш умный дом, конечно, клёво, за это Пушкин похлопает по плечу,