иронией:

– Вообще-то те из другой эпохи, но дело не в птичках. Кто такие Циолковский и Менделеев для простого народа?.. А вот Пушкин, как сказал кто-то из очень простых, но обладающих властью, наше усё!..

Я помолчал с бокалом в руке, давая возможность высказаться, а то совсем что-то как в болоте, но остальные молчат с неподвижными лицами, только Тартарин поинтересовался с некоторым недоверием:

– Так и сказал? Наше всё?

– Именно так, – подтвердил я за Южанина и ощутил, что в моём голосе, которым стараюсь всегда держать бесстрастным, прорезалась злая ирония. – Потому о Пушкине знают все, а о Менделееве помнят только, что водку изобрёл. Да и то единицы. И ещё чемоданы делал! Так что под Пушкина получим и финансирование, и поддержку, и вообще всё, раз уж он наше всё.

Явтух спросил подозрительно:

– Это у тебя такой юмор? Какое финансирование?.. У нас и так хоть афедроном кушай прямо с пола. Но Пушкина так Пушкина. Лиха беда начало.

Я осушил бокал, вино приятно щекочет горло, а пьянеем только по желанию, опустился на сиденье, Южанин сказал очень серьёзно:

– Пушкин – наша икона! А с ними принято снова с придыханием, это как бы наше Возрождение местного разлива. Для простых и державных, минуя нас, гнилую прослойку. Так что первым воскресим Пушкина. Надо квириты! Во избежание и поползновения.

– Решено, – поддакнул Гавгамел, хотя энтузиазма в его голосе я не заметил, – Перерешивать не будем. Мы тверды, как моя мифриловая броня!

– Моя берсовая круче, – сказал Тартарин ревниво, но тут же добавил, – но согласен, перерешивать глупо. Нафига?.. Пушкин так Пушкин. Хотя все мы тут Пушкины.

Явтух сказал мечтательно:

– А я с детства мечтал его воскресить, раз его так гнобило и угнетало деспотичное царское самодержавие. Пусть, дескать, увидит светлый мир, о котором мечтал… Потом, правда, узнал, что не так уж и гнобило, и сам он не был тихим зайчиком, а задиристой свиньей, но симпатий к нему не убавило, я сам свинья ещё та. И вот теперь технически можем восстановить… именно его восстановить, а не копию!

Южанин осушил уже пять фужеров, есть повод, вино слаще, на шестом хмыкнул и пробормотал с сомнением:

– Насчет копии я бы умолчал. Для меня не всё ясно. С другой стороны, когда с той стороны стены всегда ясное небо… зачем усложнять?

Гавгамел проронил гулко, будто вещал из глубокого погреба:

– Восстановить вместе с его имением и крепостными? Которых от скуки порол на конюшне?.. И дворовыми девками, для половых нужд, у которых не спрашивал согласия?

Я запнулся, К-61 кашлянул громко, привлекая внимания, заговорил быстро и желчно:

– Настаиваю на цифровом варианте. В виртуале запросто создадим любой мир, и там может жить, как жил. И разницы между реальным и цифровым не заметит. А выдернуть в наш мир, где совсем не барин?.. И не может для забавы выпороть ни вас, ни меня?.. Ну вас ладно, не возражаю, раз вы такие марксистские материалисты, но я за цифровой вариант. Он сразу снимает все шероховатости.

– Кроме этических, – сказал Южанин. – Можем ли позволить человеку жить по тем законам, когда он стоял выше крестьян просто по праву рождения?

Хотя мне та эпоха ндравится.

Гавгамел уточнил:

– Можем ли позволить цифровому человеку пороть цифровых крепостных? Хотя ты прав, мне та эпоха тоже очень даже ничего так. Если, конечно, сам барин, а не крепостной.

Южанин повернулся ко мне. морда красная и довольная, колышется, как студень, в глазах веселье.

– Шеф?

– Воскрешаем в реале, – отрубил я. – как и требовал Фёдоров. Мы не уклонисты и не оппортунисты. Проводим линию партии в жизнь строго и некобелино!

– Непокобелино, – поправил Южанин. – А вообще насчет цифровых… это демагогия. Цифровые тоже люди. Как и остальные сингулярные… И должны соблюдаться права всех и каждого! Шеф, ты услышал голоса простого народа? Запиши теперь и в протоколе, первым воскресим Пушкина в его естественном виде!.. Что уже железно, таково нашего решение участников общества Фёдорова. И никаких гвоздёв.

Тартарин захохотал, широко раскрывая красный мясистый рот с белоснежными зубами в два ряда.

– Ну ты задвинул, – сообщил он довольно. – Мощно задвинул!.. Даешь Пушкина, буревестника р-р-революции!

По залу медленно ползёт тёмно-багровая тень, это по небосводу медленно сползает на отдых огромное и всё ещё оранжевое с переходом в нездоровую багровость солнце. Петиция либералов о том, чтобы сменить ему цвет, так и не прошла, наше консервативное большинство победило. Правда, за счёт безразличия к вопросу, мало кто вообще поднимает взгляд к небу, да хоть квадратное, всем пофигу.

Раздражение во мне нарастает, хотя все вроде бы норм, но почему собравшиеся так раздражающе неспешны, величавы и без огня в душе?

Да, конечно, впереди вечность, спешить некуда, всё задуманное успеем при любой скорости, так что куда торопиться, можно и полежать, но всё же как-то не так представлял я начало всемирно воскрешения предков.

Теперь даже вспомнить страшно то недавнее время, когда были смертными, когда каждый прожитый день приближал к могиле. Да что там каждый день, каждый час, каждая секунда!

Нельзя было ни отменить, ни замедлить, разве что чуточку затормозить всевозможными диетами, фитнесами и отвратительно праведным образом жизни, а сейчас ешь и пей все что угодно и сколько угодно, мы бессмертны!

Разве что какой астероид врежется в планету, но такие угрозы сингуляры, как говорят, ликвидировали ещё в самом начале до Перехода, а сейчас разве что Солнце взорвется, но и ему такой вольности не позволят.

Явтух и Новак сдвинули стулья и совещаются с самым заговорщицким видом, сблизив головы и поглядывая на других искоса и опасливо, словно замыслили заговор с целью свержения власти.

Я прислушался, уловил, как Явтух говорит быстро и с неудовольствием:

– Но начиналось, если ещё помнишь, на прекрасной ноте? Сперва удалось запретить бить и убивать в баймах людей, хотя мы поначалу были против! Потом нам запретили уничтожать крупных животных… ну да, сперва млекопитающих, затем всяких крокодилов, а сейчас нашлись умники, хотят запретить фармить пауков, сколопендр и всяких там сороконожек…

У меня сами собой стиснулись кулаки. Мы для чего собрались?.. Ради великой идеи, можно сказать, жили, пусть и звучит высокопарно, а о чём эти двое в такой исторический момент?

– Убивать нехорошо, – ответил Новак солидно. – В Библии сказано, что грешить нельзя даже в мыслях!.. Представил, как пялишь Людмилу Васильевну на людной улице, – уже грех. Нехорошо.

Тартарин услышал, спросил с живейшим интересом:

– Чё, правда?

Я выдохнул ярость и сказал сдавленным голосом:

– Не отвлекивайтесь, не отвлекивайтесь!.. Мы для чего здесь?.. То-то. Это уже настоящая