а чуточку отложил, чтобы сперва ещё раз обдумать, как бы чего не вышло.

В конце-концов решил, что то был не я, а прошлый я, что не совсем нынешний я. Тот был совсем молодой гусеничкой, плохо ориентировался в отношениях, потому и накосячил. Теперь все понимаю, но исправить поздно, можно только вымарать из памяти. Вымарать – это хорошо, но плохо, вторжения в память очень не любим и по возможности не допускаем, хотя в этом случае вторгаться будет не чужак, а сам к себе, но всё-таки в этом есть что-то трусливое, а я же из поколения, когда мужчина должен быть дубом и защищать женщин, как бы они не суфражистили.

В стене напротив вспыхнуло, из звездного проема вышел Новак. Явно рисуется, у всех у нас страх перед телепортами, всё-таки входит один человек, а выходит совсем другой, т. к., на входе распыляется на атомы, а на другом конце пространственного туннеля собирается из тех атомов, что поблизости.

Для нас всех это тот же Новак, хотя на самом деле тот был безболезненно убит, а этот только думает, что он тот же самый, это нам пофигу из чего собран, если разницы не видно.

Тартарин сказал вполголоса:

– Гордец. Но у него есть работа.

Марат буркнул:

– У всех нас, кто хочет, есть. Вон Гавгамел даже стену лупает.

Тартарин покачал головой, голос его стал торжественным:

– У него настоящая.

Явтух и Ламмер переглянулись, Явтух спросил с недоверием:

– Хочешь сказать, даже знает, что делает?

Тартарин кивнул.

– Знает. По крайней мере так говорит.

– Врёт, – сказал Марат безапелляционно. – Я слышал, снова разрешили глушилки, закрывают мысли.

– Да какой ему смысл? – спросил Тартарин. – В нашей компании престижа не добавится, знаем, кто где срал.

– А вдруг? – ответил Ламмер. – Да и другие узнают. Тоже лут в закрома личной родины.

Новак приблизился, широко улыбаясь и раскидывая объятия, словно хотел бы всех обнять разом и задавить.

– Друганы, – сказал он с чувством. – Вижу новые морды! Давно не виделись, верно?.. Командир, что стряслось?

Загораживая ему дорогу, из пространства выдвинулся роскошнейший диван с короткими позолоченными ножками, Южанин в своей обычной позе возлежащего на пиру сенатора древнего Рима, только венка на челе недостает, в белой тоге с пурпурным подбоем, толстый и довольный, как кабан, что отыскал целое поле со спелыми желудями.

Перед ним явно только что созданная женщина, повертел её справа налево и обратно, изменил прическу, сделал бёдра шире, подумал и расширил ещё.

Явтух сразу же посоветовал:

– Родинку на видном месте. И ещё одну на невидном.

– Зачем? – спросил Южанин.

Явтух сдвинул плечами.

– Так принято. Нельзя быть безукоризненны, это недемократично. А когда на таком вот чистом личике родинка, то это аристократическая небрежность, как если у нас рукав в говне или ширинка нараспашку. Помнишь эту древнюю формулу?. Шарм назы вается.

У меня сами по себе стиснулись кулаки, ну что за хрень, мы же на такое важное дело собрались, все чувствуют, но всё равно тут же отвлекаются, как в моё время подростки отвлекались на смартфоны.

Я вообще-то сам такой, но всё же не настолько…

Южанин буркнул:

– Не знаю, но мне чистое рыльце нравится больше.

– Мне тоже, – согласился Явтух, – но почему-то издавна женщины мушки на харьку ставили?.. А то и по две-три!.. Даже мужчины в эпоху Просвещения… Ничего себе просветители!

Господи, мелькнуло у меня злое, мы же собрались впервые за несколько лет по делу!.. По нашему делу. И всё равно из колеи не выходят. Можно подумать, что мы в самом деле энпээсы.

– Какая эпоха, – сказал Ламмер значительным голосом и даже поднял кверху палец, – такие и просветители!.. Или наоборот.

– Не знаю, – отрубил Явтух, – я не жил в ту странную эру мезозоя. Нам не надо той эпохи. У нам своя эпохальная эпоха.

Южанин вздохнул, поморщился, женщина исчезла, оставив аромат тонких афрозиантых духов.

В стене рельефно обозначилась фигура титана, поддерживающего свод, налилась красками, и уже Гавгамел громоздко и мощно вышел к нам.

– Всё, – прогрохотал он мощным раскатистым голосом, – больше никто не придёт!

Сердце мое сжалось, но Южанин сказал безразличным тоном:

– Редеют наши ряды… ну и хрен с ними. Тютюн, приступим?

– Да, – ответил за меня Южанин, – наливай!

Все неспешно, но без суеты, мы же почти патриции, величественно заняли места вокруг стола. Южанин моментально уменьшил висящую в воздухе столешницу и опустил ножками на пол, получилось уютно, как раз по числу собравшихся.

Гавгамел сел рядом с Явтухом, положил перед ним на столешницу ярко-жёлтый камень с синими прожилками.

– Этот?

Явтух охнул.

– Это же берсокрит!.. Где взял?

– Не скажу, – ответил Гавгамел таинственно. – Подлинный, проверь.

Я привстал, сказал властным голосом ведущего собрание:

– Прекрати и спрячь!.. Мы собрались для серьёзного дела.

Тартарин сказал мощно:

– Серьёзно для серьёзного? Тогда начинай с главного!

Южанин сказал с готовностью:

– Щас только фужеры расставлю.

Я промолчал, обычно застолье в конце заседаний, но в нашем мире как-то всё сместилось, забот нет, а это значит, сплошные пирушки в собственных дворцах, что пошли от простых шашлыков на убогих дачах.

Южанин напрягся, даже дыхание задержал, под его застывшим взглядом в широкие фужеры хлынуло вино. Кому красное, кому белое, только он один из нас умеет одновременно вот так, каждый получает своё любимое. Наливает по полной, мало ли что этикет велит всего на треть. Те, что ограничивали себя этикетом, сейчас зовутся сингулярами.

Глава 12

Я взял бокал за тонкую ножку, встал, все тут же затихли и повернули ко мне головы. Обычно сразу начинаем жрать и пить, мы из поколения, когда правила этикета с торжеством повергнуты в пыль и подвергнуты осмеянию, мы – вольные альбатросы и флибустьеры, нам никто не указ, живи и радуйся, давай жить всему на свете, и всё будет на мази.

– Друзья, – сказал я с торжественностью в голосе и общей приподнятостью, – наша мечта сбылась. На прошлом собрании мы утвердили первым на воскрешение великого поэта-бунтаря Пушкина Александра Сергеевича!.. За это время не передумали? Возражений нет?

– Нет, – сказал Гавгамел в нетерпении. – Поехали!

– Нет возражений, – буркнул Явтух и, не глядя, любовно погладил кончиками пальцев левой руки берсокрит. – Ты ж моя прелесть…

Гавгамел, Тартарин и Южанин уже подняли бокалы и требовательно смотрят в ожидании тоста.

– Раз нет возражений, – сказал я, – то двигаемся дальше…

– Возражений нет, – сказал и Новак, но вдруг отшатнулся, словно ударился лбом о прозрачное окно витрины. – А чего вдруг Пушкина? Есть и подостойнее из того дремучего времени всеобщего угнетательства!.. Циолковский, Менделеев, Мечников…

Южанин сказал с