Присяжный, уже задававший вопрос о кофе, высказался, что могсовершить ошибку аптекарь, приготовивший лекарство.

– Это, разумеется, всегда возможно, – ответилдоктор.

Однако и эта версия оказалась несостоятельной и былаполностью развеяна показаниями Доркас. По ее словам, лекарство былоприготовлено довольно давно и ее госпожа в день своей смерти приняла последнююдозу.

Таким образом, вопрос о тонизирующем был исключенокончательно, и коронер продолжал допрос. Выслушав рассказ Доркас о том, какона была разбужена громким звоном колокольчика своей госпожи и, соответственно,подняла всех на ноги, коронер перешел к вопросу о ссоре, произошедшей послеполудня.

Показания Доркас по этому вопросу были в основном те же, чтомы с Пуаро слышали раньше, поэтому я не стану их повторять.

Следующим свидетелем была Мэри Кавендиш.

Она держалась очень прямо и говорила четким, спокойнымголосом. Мэри сообщила, что будильник поднял ее, как обычно, в 4.30 утра. Онаодевалась, когда ее напугал неожиданный грохот, как будто упало что-то тяжелое.

– Очевидно, это был столик, стоявший возлекровати, – заметил коронер.

– Я открыла дверь, – продолжала Мэри, – иприслушалась. Через несколько минут неистово зазвонил колокольчик. Потомприбежала Доркас, разбудила моего мужа, и мы все поспешили в комнату моейсвекрови, но дверь оказалась заперта.

– Полагаю, нам не следует больше беспокоить вас поэтому вопросу. О последовавших событиях нам известно все, что можно было быузнать, но я был бы вам признателен, если бы вы рассказали нам подробнее, чтовы слышали из ссоры, произошедшей накануне.

– Я?!

В ее голосе послышалось едва уловимое высокомерие. Мэриподняла руку и, слегка повернув голову, поправила кружевную рюшку у шеи. Вголове у меня невольно мелькнула мысль: «Она старается выиграть время».

– Да. Как мне известно, – настойчиво сказалкоронер, – вы вышли подышать воздухом и сидели с книгой на скамье как разпод французским окном будуара. Не так ли?

Для меня это было новостью, и, взглянув на Пуаро, я понял,что для него тоже.

Последовала короткая пауза – видимо, Мэри заколебалась,прежде чем ответить.

– Да, это так, – наконец признала она.

– И окно будуара было открыто, не так ли?

– Да, – снова подтвердила она и чуть побледнела.

– В таком случае вы не могли не слышать голосов,раздававшихся в комнате, тем более что люди были сердиты и разговор шел наповышенных тонах. Собственно говоря, вам все было слышно гораздо лучше, чемесли бы вы находились в холле.

– Возможно.

– Не повторите ли для всех нас то, что вы услышали?

– Право, не помню, чтобы я что-то слышала.

– Вы хотите сказать, что не слышали голосов?

– О, голоса я, конечно, слышала, но не разобрала, чтоименно говорилось. – Слабый румянец окрасил ее щеки. – Я не имею привычкислушать личные разговоры.

– И вы решительно ничего не помните? – продолжалнастаивать коронер. – Ничего, миссис Кавендиш? Ни одного слова или фразы,из которых вы поняли, что разговор был личный?

Мэри помолчала, будто обдумывая ответ. Внешне она оставаласьспокойной, как всегда.

– Да, я помню, миссис Инглторп сказала что-то… не могуприпомнить, что именно, относительно возможности скандала между мужем и женой.

– О! – Коронер, довольный, откинулся на спинкукресла. – Это соответствует тому, что слышала Доркас. Но, извините меня,миссис Кавендиш, поняв, что разговор личный, вы все-таки не ушли? Остались наместе?

Я уловил мгновенный блеск рыжевато-коричневых глаз Мэри иподумал, что в этот момент она с удовольствием разорвала бы коронера на частиза его намеки.

– Да. Мне было удобно на моем месте, – спокойноответила она. – Я сосредоточилась на книге.

– И это все, что вы можете нам сказать?

– Да, все.

Больше коронер ни о чем ее не спросил, хотя я сомневаюсь,что он был полностью удовлетворен. По-моему, коронер подозревал, что миссисКавендиш могла бы сказать больше, если бы захотела.

Затем для дачи показаний была приглашена Эми Хилл, младшийпродавец магазина. Она сообщила, что 17 июля после полудня продала бланкзавещания Уильяму Ёрлу, младшему садовнику Стайлз-Корт.

Вызванные за ней садовники Мэннинг и Уильям Ёрл сообщили,что поставили свои подписи под завещанием. Мэннинг утверждал, что это произошлов 4.30, но, по мнению Уильяма Ёрла, все происходило раньше.

Вслед за садовниками показания давала Цинтия Мёрдок. Однакоона мало что могла сообщить, так как ничего не знала о трагедии, пока ее неразбудила миссис Кавендиш.

– Вы не слышали, как упал стол?

– Нет. Я крепко спала.

Коронер улыбнулся:

– Как говорится: «У кого совесть чиста, тот крепкоспит!» Благодарю вас, мисс Мёрдок. Это все.

– Мисс Ховард!

Мисс Ховард начала с того, что предъявила письмо, котороемисс Инглторп написала ей семнадцатого вечером. Мы с Пуаро уже видели егораньше. К сожалению, оно ничего не прибавило к нашим сведениям о трагедии. Привожуего факсимиле.

[33]

Письмо передали присяжным, которые внимательно его изучили.

– Боюсь, оно не особенно нам поможет, – вздохнув,сказал коронер. – В нем не упоминается ни о каком событии, произошедшемпосле полудня.

– По мне, так все ясно как день! – резко возразиламисс Ховард. – Письмо свидетельствует о том, что моему бедному старомудругу только что стало известно, как ее одурачили!

– Ни о чем таком в письме не говорится, – заметилкоронер.

– Не говорится потому, что Эмили никогда не моглапризнать себя неправой. Но я-то ее знаю! Она хотела, чтобы я вернулась, но непожелала признать, что я была права. Как большинство людей, Эмили ходила вокругда около. Никто не хочет признавать себя неправым. Я тоже.