«Столько сметаны жрать! — с осуждением подумала я. —Конечно, после этого любая женщина покажется фригидной».

— Ха! — воскликнула я. — Придет в себя! Глядя на Пупса,трудно поверить, что это возможно. Надеюсь, ты не собираешься оставлять его наночь? И потом, раз уж он ступил на эту скользкую тропу, то ничем ему непоможешь. Завтра он наберется опять, и что ты будешь делать? Снова начнешьгладить его плащ? Нет уж, вези его к Розе, пускай она сама принимает меры.

— Попробую, — неуверенно согласился Евгений. — Но сначаласпрошу, захочет ли он.

Пупсу было все равно. Потеряв память, он вдруг пересталбояться жены, а напрасно.

— Ты бы сначала подготовила Розу, — попросил Евгений.

— Если Роза уже вернулась с консультации, — сказала я,нехотя набирая ее номер.

Роза вернулась.

— Чем занимаешься? — дипломатично поинтересовалась я.

— Ужин Пупсу готовлю, — доложила Роза.

Естественно, я тут же захотела посоветовать ей не тратитьдаром время, но совладала со своим желанием и спросила:

— Как Юля?

— Ты же знаешь ее, — ответила Роза. — Лучше скажи, какЛариса?

— У Ларисы прострелена шляпка, — держась из последних сил,чтобы не проболтаться про Пупса, сообщила я.

И в этот миг силы вдруг покинули меня, и, не помня как, явыложила все, начиная от вешалки Ларисы, под которой лежал Пупс, и заканчиваяего рвотными позывами на мои блинчики.

Роза была в шоке.

«Это даже хорошо, — успокоила я себя, — зато теперь она нестанет нервничать по поводу покушений».

— Где он, это ничтожество? — закричала Роза. — Где этаскотина?

— Лежит на диване в свежевыглаженом плаще, — поведала я. —Успокойся, у него нет любовницы, плащ гладил мой Евгений.

— Я убью его! — завопила Роза и бросила трубку.

— Женя, — сказала я, — сейчас же вези Пупса домой. Он срочнопонадобился Розе.

Евгений неохотно повез Пупса к Розе, а я, радуясь, что ужгде-где, а в моей-то жизни одна божья благодать, продолжила жарить блинчики. Нарадостях во мне открылось великодушие. Пока баба Рая и Санька (он оказалсяприверженцем взглядов бабы Раи) смотрели свой «В глаз народу», я сердобольнотаскала свежеиспеченные блинчики к телевизору. С удивлением я обнаружила, чтобаба Рая ест гораздо быстрее, чем работает. Санька же слишком увлекся диспутоми к блинчикам проявлял равнодушие.

«Как хороша семейная жизнь», — с наслаждением подумала я,стоя у плиты.

Однако долго наслаждаться семейным счастьем мне не пришлось— позвонила Маруся. Она так отчаянно ревела в трубку, что я грешным деломпохоронила ее разлюбезного Ваню, мысленно, разумеется. Слава богу, тут жевыяснилось, что Ваня жив, чего нельзя сказать о самой Марусе. Если верить еесловам, то она прямо вся на краю могилы.

— Маруся, что случилось? — паникуя, завопила я.

— Если хочешь меня всю застать живой, поспеши, — трагическипроревела Маруся. — У тебя есть всего тридцать минут.

Я уложилась в двадцать.

Спустя двадцать минут я в нервном нетерпении сучила ножкамипод дверью Маруси и так взвинтила себя, что буквально упала на Марусины руки,едва она показалась на пороге.

Старушка, только не говори, что и в тебя стреляли, — безвсякого сочувствия завопила Маруся. — Я прямо вся негодую!

И она гневно швырнула меня на диван, за что ей большоеспасибо — я сразу пришла в чувство и спросила:

— Что случилось?

— Что случилось? — повторила мой вопрос Маруся, размашистомеряя комнату шагами. — Что случилось?

Возмущению ее не было предела.

— Шляпку мерзавцы прострелили! Вот что случилось! — заявилаона.

Я опешила. Как шляпку? Какую шляпку?

— Маруся, ты же не носишь шляпок. Последней была та, из-закоторой ты рассорилась с Тамаркой лет двадцать назад.

— Правильно, с тех пор прямо вся и не ношу, — согласиласьМаруся и разразилась страшными ругательствами в адрес Тамары. Зачем я толькопро нее заикнулась.

Выпустив из себя пар, она вспомнила о своем горе и, схвативменя за руку, потащила в спальню, в которой я не была с тех пор, какприключилась с Марусей любовь к Ване.

В спальной…

Ба, что я там увидела! Над широкой кроватью висела картина —портрет Маруси, написанный маслом…

Руки бы поотбивать тому художнику, разве можно так далеко отреальности отходить? Терпеть не могу льстецов, а этот ну просто негодяй,никакой нет у него совести.

— Дикость какая, — только и выдохнула я, — В чем тутдикость? — удивилась Маруся.

— Да портрет совсем на тебя не похож.

— Но как-то ведь ты узнала, что это я.

— Чисто логически: никакую другую женщину в своей спальне тыбы не потерпела, даже Марию — мать Иисуса.

— Ты права, — согласилась Маруся, — надело не в этом. Развебольше ты здесь ничего не видишь?

— Нет, ты затмила все, — призналась я.

— Да смотри же, смотри, прямо вся смотри! — рассердиласьМаруся.

Я присмотрелась и с удивлением обнаружила, что тапалкообразная особа, которая прикидывалась на картине Марусей, была в шляпке. Всовершенно безобразной шляпке, похожей то ли на чепчик, то ли на ночной горшок.

«Какое счастье, что в жизни Маруся предпочитает капюшоны иплатки», — порадовалась я.

— Так что? — сгорая от нетерпения, поинтересовалась Маруся.— Что-нибудь скажешь ты наконец?

— А что тут сказать, — кивая на картину и скорбно поджимаягубы, ответила я. — Эта жертва концлагеря в кошмарной шляпке.., вернее,чепчике.

— Жертва концлагеря? — ужаснулась Маруся, видимо, считаясебя на картине неотразимой.

— А как прикажешь называть этого дистрофика? — в своюочередь удивилась я.

Не знаю, куда завела бы нас эта дискуссия — Маруся бываетчрезмерно обидчива, — но я вдруг увидела в шляпке-чепчике дырку. В той шляпке,которая была на картине, я увидела дырку.

— Маруся, что это? — завопила я.

— Ты о чем? — спокойно поинтересовалась Маруся, ужедовольная непонятно чем.

— Да о картине! Кто сделал в ней дырку?

— Слава богу, заметила наконец, — утомленно закатывая глаза,воскликнула Маруся. — Я же битый час тебе твержу, что меня всю хотят убить.