Готово! Гора с плеч! Мария осталась довольна собой, ибо завремя, проведенное в Швейцарии, усвоила: надо спрашивать («А кто такие курды?»«А что такое Дорога Святого Иакова?») и отвечать («Работаю в кабаре»), незаботясь о том, что о тебе подумают.

– Мне кажется, я вас где-то видел.

Мария поняла, что художник собирается идти дальше, иобрадовалась своей маленькой победе: этот человек, пять минут назадбесцеремонно отдававший ей приказы и казавшийся таким уверенным в себе, теперьстал таким же, как все мужчины, которые теряются перед незнакомой им женщиной.

– А что это за книги?

Она показала обложки – справочник по сельскому хозяйству,руководство по управлению фазендой.

– Вы работаете в секс-индустрии?

Пожалуй, это чересчур дерзкий вопрос. Неужели она одетаслишком вызывающе и он догадался о ее профессии? Так или иначе, надо выигратьвремя. Все это стало напоминать ей забавную игру. А что ей терять?

– Почему все мужчины только об этом и думают? Он сновасложил книги в пакет.

– Секс и управление усадебным хозяйством. Не знаю, чтоскучней.

Что-что? Марии вдруг стало обидно. Как он смеет такотзываться о том, чем она зарабатывает себе на жизнь?! Впрочем, он ведь этогоеще не знает, это всего лишь предположение – и довольно нахальное, – но иего нельзя оставить без ответа.

– А я вот считаю, что нет на свете ничего скучнееживописи. Остановленное мгновение, прерванное движение, нечто застывшее,фотография, которая никогда не будет похожа на оригинал. Мертвечина, неинтересная никому, кроме самих художников, а они считают себя людьмиособенными, носителями культуры и уверены, что не чета всем остальным.Приходилось слышать о Хоане Миро? Мне вот – нет, пока один араб в ресторане неупомянул о нем, но это ровно ничего не изменило в моей жизни.

Она не знала, не слишком ли далеко зашла, потому чтоофициантка принесла коктейли и разговор оборвался – оба некоторое время непроизносили ни слова. Мария думала, что ей, вероятно, пора идти, да и РальфаХарта, наверно, посетили те же мысли. Но два бокала, наполненные чудовищнымпойлом, стояли перед ними, служа отличным предлогом еще побыть вместе.

– Зачем вам эти книги?

– То есть как «зачем»?

– Я бывал на Бернской улице. Когда вы сказали, гдеработаете, я вспомнил, где мог видеть вас раньше – там есть какое-то дорогущеезаведение. Просто, пока писал вас, мне это не приходило в голову – слишкомсильный исходит от вас свет.

Пол качнулся у Марии под ногами. Впервые устыдилась онасвоего ремесла, хотя для этого не было ни малейших оснований – она работала,чтобы содержать себя и своих родителей. Это скорей художнику следовало быстыдиться того, что он захаживал на Бернскую улицу: с минуты на минуту должнобыло развеяться очарование.

– Послушайте, господин Харт, я хоть родом из Бразилии,но живу здесь уже девять месяцев и знаю – швейцарцы очень сдержанны, потому чтоживут в маленькой стране, где, как только что подтвердилось, все друг другазнают и по этой самой причине не лезут в чужую жизнь. Ваши слова неуместны инеделикатны, но если целью их было унизить меня, чтобы чувствовать себя болееуверенно, то вы зря потеряли время. Благодарю за анисовый коктейль – большейгадости мне пробовать не доводилось, но я все же допью. А потом выкурюсигарету. А потом встану и уйду. А вы можете убираться прямо сейчас, потому чтонехорошо знаменитому художнику сидеть за одним столом с проституткой. А ведь я– проститутка. Вы это, наверно, уже поняли? Проститутка с головы до пят, домозга костей. И не стыжусь этого нисколько. Есть у меня такое свойство – необманывать ни себя, ни других, в данном случае – вас. Потому что вы недостойнымоей лжи. Представьте, что будет, если вон тот знаменитый химик узнает, кто ятакая? Она заговорила еще громче.

– Я – проститутка! И вот что я вам еще скажу; это даетмне свободу! Я знаю, что через три месяца – день в день – уеду из этойпроклятой страны, уеду с большими деньгами, с фотографиями, запечатлевшими, какя стою на снегу, уеду куда более образованной, чем приехала, – теперь яразбираюсь в винах и в мужчинах,

Девушка за стойкой бара слушала ее, оцепенев от изумления.Нобелевский лауреат не обращал на происходящее никакого внимания. Но то ли отвыпитого, то ли от предвкушения жизни в бразильском захолустье, то ли отрадости, которую даровала ей возможность сказать, что думаешь, смеясь над осуждающимивзглядами и возмущенными жестами тех, кого это шокирует, она продолжала:

– Уразумели, господин Харт? Сверху донизу, с головы допят и до мозга костей я – проститутка! И в этом – моя гордость и моедостоинство!

Художник не шевельнулся и не проронил ни слова. Марияпродолжала:

– А вы – хоть и художник, но ничего не понимаете всвоих моделях. Может быть, химик, который сидит здесь, ни на что не обращаявнимания, или просто спит, – это на самом деле – железнодорожник. И всепрочие персонажи вашего полотна – не то, что есть на самом деле. А иначе выникогда бы не сказали, будто видите, как исходит «особый свет» от меня – отженщины, которая, как вы только что узнали, – ВСЕГО ЛИШЬ ПРОСТИТУТКА!

Последние слова она выговорила громко и раздельно. Химикпроснулся, официантка принесла счет. Ральф, не обращая на это внимания, ответилтоже медленно, отчетливо, но не повышая голос:

– Это не имеет никакого отношения к тому, чем вызанимаетесь. Я вижу свет. Свет, исходящий от человека, от женщины, котораяобладает могучей волей и способна пожертвовать многим ради того, что считаетдля себя самым важным. Этот свет... этот свет – в глазах.

Мария была обезоружена – художник не поддался на еепровокацию. Ей хотелось верить, что он хочет всего лишь соблазнить ее и ничегобольше. Она запретила себе думать – по крайней мере, на ближайшие девяностодней, – что где-то на земле есть интересные люди.

– Ты видишь перед собой этот бокал с анисовой? –продолжал он, вдруг перейдя на «ты». – Так вот, ты только его и видишь. Ая должен дойти до сердцевины того, что делаю, и потому вижу, как рос этот анис,как трепали его ветры, вижу руки, собиравшие зернышки, вижу корабль, привезшийих сюда с другого континента, я чувствую все запахи и краски, которые сталичастью этих зернышек, смешались с ним и в него проникли, прежде чем пригодилисьдля изготовления настойки. И если бы я когда-нибудь задумал написать его, тозапечатлел бы все это на полотне, хотя ты, глядя на него, по-прежнему считалабы, что видишь всего лишь бокал анисовки.