Суета сует. Никчемное мероприятие.

И вот Вольф уже перед дверью месье Брюля и даже перед самиммесье Брюлем. Он провел рукой по лицу и сел.

— С этим все… — сказал месье Брюль.

— С этим все, — сказал Вольф. — И никакого результата.

— То есть как? — сказал месье Брюль.

— С ним не за что было зацепиться, никаких общих тем, —сказал Вольф. — Только о глупостях и разговаривали.

— Ну и что? — спросил месье Брюль. — Вы же рассказали всесамому себе. Это-то и существенно.

— А? — сказал Вольф. — Да. Хорошо. Все-таки этот пункт можнобыло бы из плана убрать. Сплошная пустота, никакой субстанции.

— По этой причине, — сказал месье Брюль, — я и попросил вассходить сперва к нему. Чтобы побыстрее покончить с тем, что лишено для васзначения.

— Абсолютно лишено, — сказал Вольф. — Никогда меня это немучило.

— Конечно, конечно, — забормотал месье Брюль, — но таккартина полнее.

— Оказалось, — объяснил Вольф, — что Господь Бог — этоГанар, один из моих одноклассников. Я видел его фото. И тем самым все обрелосвои истинные пропорции. Так что на самом деле беседа была небесполезна.

— Теперь, — сказал месье Брюль, — давайте поговоримсерьезно.

— Все это растянулось на столько лет… — сказал Вольф. — Всесмешалось. Надо навести порядок.

— Очень важно понять, — сказал месье Брюль, тщательноподбирая слова, — какую лепту внесло ваше образование в развившееся у васотвращение к существованию. Ведь именно этот мотив и привел вас сюда?

— Почти так, — сказал Вольф. — Почему и с этой стороны ятоже был разочарован.

— Но сперва, — сказал месье Брюль, — какова ваша доляответственности за это образование?

Вольф отлично помнил, что ему хотелось в школу. Он сказал обэтом месье Брюлю.

— Но, — дополнил он, — справедливо было бы, я думаю,добавить, что и вопреки своему желанию я все равно бы там оказался.

— Наверняка? — спросил месье Брюль.

— Я быстро все схватывал, — сказал Вольф, — и мне хотелосьиметь учебники, перья, ранец и тетрадки, это верно. Но родители и в любомдругом случае не оставили бы меня дома.

— Можно было заняться чем-нибудь другим, — сказал месьеБрюль. — Музыка. Рисунок.

— Нет, — сказал Вольф.

Он рассеянно оглядел комнату. На запыленном шкафчикекартотеки вольготно расположился старый гипсовый бюст, которому неопытная рукапририсовала усы.

— Мой отец, — объяснил Вольф, — прервал учебу в довольноюном возрасте, поскольку он был достаточно обеспечен, чтобы без нее обойтись.Потому-то он так и настаивал, чтобы я получил законченное образование. И,следовательно, чтобы я его начал.

— Короче говоря, — сказал месье Брюль, — вас отправили влицей.

— Я мечтал иметь товарищей моего возраста, — сказал Вольф. —Это тоже сказалось.

— И все прошло гладко, — сказал месье Брюль.

— В какой-то степени — да, — сказал Вольф. — Но тетенденции, которые уже определяли к тому времени мою ребячью жизнь, развилисьтеперь вовсю. Давайте разберемся. С одной стороны, лицей меня раскрепостил,познакомив с людьми, среда которых прививала привычки и причуды, существенноотличные от стандартов среды моей; как следствие это привело к сомнению во всеми вся и выбору среди всех возможностей именно той, что в наибольшей степенименя удовлетворяла, чтобы сделать из меня личность.

— Без сомнения, — сказал месье Брюль.

— С другой стороны, — продолжал Вольф, — лицей внес своюлепту в развитие тех черт моего характера, о которых я уже говорил месье Перлю:стремление к героизму, с одной стороны, физическая изнеженность — с другой, ипоследующее разочарование, обусловленное моей неспособностью дойти до конца нив том, ни в другом.

— Ваша склонность к героизму побуждала вас домогатьсяпервенства, — сказал месье Брюль.

— Ну а моя лень не оставляла мне никаких шансов напостоянное преуспеяние в этом, — сказал Вольф.

— Тем самым уравновешивая жизнь, — сказал месье Брюль. — Чтов этом плохого?

— Это равновесие неустойчиво, — заверил Вольф. —Ускользающее равновесие. Система, все действующие силы в которой равны нулю,подошла бы мне куда лучше.

— Что может быть устойчивей… — начал месье Брюль, потомкак-то чудно посмотрел на Вольфа и более ничего не сказал.

— Мое лицемерие лишь преумножилось, — не моргнув глазомпродолжал Вольф, — я не был притворщиком, скрывающим свои мысли, лицемериеограничивалось моей работой. Мне посчастливилось быть одаренным, и япритворялся, что тружусь, хотя на самом деле я превосходил средний уровень безмалейших усилий. Но одаренных не любят.

— Вы хотите, чтобы вас любили? — с невинным видом сказалмесье Брюль.

Вольф побледнел, и его лицо, казалось, замкнулось.

— Оставим это, — сказал он. — Мы обсуждаем учебу.

— В таком случае поговорим об учебе, — сказал месье Брюль.

— Задавайте мне вопросы, — сказал Вольф, — и я отвечу.

— В каком смысле, — тут же спросил месье Брюль, — вассформировало ваше обучение? Только прошу, не ограничивайтесь ранним детством.Каков был итог всей этой работы — ибо с вашей стороны налицо и работа, иусидчивость, может быть показная, конечно; однако постоянство привычек не можетне подействовать на индивидуума, если оно продолжается достаточно долго.

— Достаточно долго… — повторил Вольф. — Что за голгофа!Шестнадцать лет… шестнадцать лет задом на жестких скамьях, шестнадцать летчередующихся махинаций и честности. Шестнадцать лет скуки — и что же от нихосталось? Разрозненные ничтожные образы… запах новых учебников первогосентября, разрисованные листки конспектов, тошнотворное брюхо рассеченной напрактике лягушки, от которого несет формалином, последние дни учебного года,когда вдруг замечаешь, что преподаватели тоже люди, поскольку они хотятпоскорее уехать на каникулы, и народу уже меньше. И все эти немыслимые страхинакануне экзаменов, причин которых теперь уже не понять… Постоянство привычек…этим оно и ограничивалось… но знаете ли, месье Брюль, гнусно навязывать детямпостоянные привычки — на шестнадцать лет! Время исковеркано, месье Брюль.Истинное время — это не механическое коловращение, подразделенное на совершенноравные часы… истинное время субъективно… его носят в себе… Поднимайтесь-какаждое утро в семь часов… Ешьте в полдень, ложитесь спать в девять вечера… иникогда у вас не будет вашей, вашей собственной ночи… никогда вы не узнаете,что есть такой миг, когда, словно море, распростертое в паузе между отливом иприливом, смешиваются и растворяются друг в друге ночь и день, образуя отмельлихорадки, наподобие той, другой отмели, что образуют, впадая в океан, реки. Уменя украли шестнадцать лет ночи, месье Брюль. В пятом классе меня заставилиповерить, что единственная моя цель — перейти в шестой… в последнем мне позарезнужно было хорошо сдать выпускные экзамены… потом диплом… Да, я верил, месьеБрюль, что у меня есть цель… а у меня не было ничего… я шел по коридору безконца и без начала на буксире у безмозглых, ведомых другими безмозглыми. Жизньзаворачивают в ослиные шкуры. Как вкладывают в облатку горькие порошки, чтобылегче было их проглотить… но видите ли, месье Брюль, теперь я знаю, что мнепонравился бы истинный вкус жизни.