— Вы уже прошли моего коллегу Перля, — сказал месье Брюль.

— Да, месье, — сказал Вольф. — Леона Абеля Перля.

— В соответствии с планом, — сказал месье Брюль, — мнеследовало бы теперь спросить вас о вашем школьном обучении и о дальнейшемобразовании.

— Да, месье, — сказал Вольф.

— Мне это не по нраву, — сказал месье Брюль, — ведь тогдамой коллега, аббат Гриль, вынужден будет возвращаться вспять. В самом деле,ваши отношения с религией длились совсем недолго, в то время как образованиемвы были охвачены даже и после того, как вам стукнуло двадцать.

Вольф кивнул.

— Выйдите отсюда, — сказал месье Брюль, — и ступайте повнутреннему коридору. Вам нужен третий поворот, там вы легко отыщете аббатаГриля, отдайте ему эту карточку. Потом возвращайтесь повидаться со мной.

— Да, месье, — сказал Вольф.

Месье Брюль заполнил формуляр и протянул его Вольфу.

— Тем самым, — сказал он, — у нас еще будет времяпознакомиться. Прямо по коридору. Третий поворот.

Вольф поднялся, поклонился и вышел.

Он ощущал какую-то подавленность. Длинный и гулкий сводчатыйкоридор выходил окнами во внутренний двор, тоскливый сад с обсаженнымикарликовыми кустами гравийными дорожками. Там и сям из гряд и груд сухой земли,по которой робко стлалась невзрачная трава, торчали мертвые кусты роз. ШагиВольфа гулко отдавались по коридору, и ему хотелось броситься бежать, как онбегал, опаздывая, в стародавние времена, когда проходил мимо будки привратникауже после того, как тот опустил большущую решетку, заделанную глухими листамижести. Справа от колонн, поддерживавших свод, пол из крупнозернистого цементапрорезали поперечные полосы более изношенного, чем все остальное, белого камня,на которых можно было различить оттиски окаменелых ракушек. С другой стороныдвора зияли двери, открывавшиеся в пустые классы с амфитеатрами скамеек; пороювзгляд Вольфа выхватывал то уголок угольно-черной доски, то чопорный и суровыйстул на обшарпанном возвышении.

У третьего поворота Вольф сразу же обнаружил белуюэмалированную табличку: «Катехизис». Он деликатно постучал и вошел. Он очутилсяв помещении вроде классной комнаты, но без столов, с жесткими изрезанными ииздолбленными скамьями и с лампами в эмалированных абажурах на концах длинныхшнуров; стены метра на полтора от пола были выкрашены в коричневый цвет, а вышестановились грязно-серыми. Толстый слой пыли покрывал все предметы. Сидя засвоим столом, худощавый и изящный аббат Гриль изнывал, казалось, от нетерпения.У него была маленькая бородка клинышком и сутана хорошего покроя, рядом с нимна столе лежал легкий черный кожаный портфель. В руках у аббата Вольф безмалейшего удивления обнаружил то самое досье, что несколькими минутами ранеелистал месье Брюль.

Он протянул свою карточку.

— Добрый день, сын мой, — сказал аббат Гриль.

— Добрый день, господин аббат, — сказал Вольф. — МесьеБрюль…

— Я знаю, знаю, — сказал аббат Гриль.

— Вы спешите? — спросил Вольф. — Я могу уйти.

— Вовсе нет, вовсе нет, — сказал аббат Гриль. — У менябездна времени.

Его хорошо поставленный и слишком изысканный голос досаждалВольфу, как докучливая побрякушка.

— Посмотрим… — пробормотал аббат Гриль. — Что тут есть помоей части… ага… вот как… вы больше ни во что не верите, не так ли? Ну что же…посмотрим… скажите мне на милость, когда вы перестали верить? Это ведь неслишком трудный вопрос, не так ли?

— Мда… — сказал Вольф.

— Садитесь, садитесь, — сказал аббат. — Возьмите стул вонтам… Не спешите, не волнуйтесь…

— Волноваться не о чем, — чуть устало сказал Вольф.

— Мой вопрос вас раздражает? — сказал аббат Гриль.

— О! Ничуть, — сказал Вольф, — просто он несколько упрощен,вот и все.

— Он не так-то прост… подумайте хорошенько…

— За детишек берутся слишком рано, — сказал Вольф. — В томвозрасте, когда они верят в чудеса; они жаждут увидеть хотя бы одно чудо, ноэтого не происходит, — и для них на этом все кончается.

— Но это же не о вас, — сказал аббат Гриль. — Ваш ответ,может, и справедлив для какого-нибудь ребенка… но вы дали мне его, чтобы неуглубляться во все сложности, и я вас понимаю… я вас понимаю, но в вашем случаеведь имело место нечто иное… нечто совсем иное, не правда ли?

— О! — сказал Вольф в ярости. — Если вы столь хорошо обо мнеосведомлены, то вся история вам уже известна.

— И в самом деле, — сказал аббат Гриль, — но что касаетсяменя, я не вижу никакой надобности просвещаться на ваш счет. Это вас касается…вас…

Вольф пододвинул к себе стул и сел.

— Уроки катехизиса у меня вел аббат вроде вас, — сказал он.— Но его звали Вульпиан де Нолэнкур де ля Рош-Бизон.

— Гриль — не полное мое имя, — сказал аббат, любезноулыбаясь. — Я обладаю также и дворянскими…

— И ребятишки отнюдь не были равны в его глазах, — сказалВольф. — Его сильно интересовали те, кто был красиво одет, и их матери тоже.

— Что не может послужить решающим доводом к неверию, —примирительно сказал аббат Гриль.

— Я слишком верил в день моего первого причастия, — сказалВольф. — Я едва не упал в церкви в обморок. И отнес это на счет Иисуса. Насамом деле, все это, конечно же, из-за трехчасового ожидания и спертоговоздуха, и вдобавок ко всему я просто подыхал от голода.

Аббат Гриль рассмеялся.

— У вас на религию озлобленность маленького мальчика, —сказал он.

— У вас религия маленьких мальчиков, — сказал Вольф.

— Вы же не компетентны судить об этом, — пожурил аббатГриль.

— Я не верю в Бога, — сказал Вольф.

Он помолчал несколько мгновений.

— Бог — это враг производительности, — сказал Вольф.

— Производительность — это враг человека, — сказал аббатГриль.

— Человеческого тела… — парировал Вольф.

Аббат Гриль улыбнулся.

— Все это не сулит нам успеха, — сказал он. — Мы с вамисбились с пути, и вы не отвечаете на мой вопрос… вы не отвечаете…

— Меня разочаровали внешние формы вашей религии, — сказалВольф. — Слишком уж все это произвольно. Манерничание, песенки, красивыекостюмы… что католицизм, что мюзик-холл — все одно и то же.