Поставив выразительное многоточие, я еще раз пообещалачитателям вернуться к этой теме в следующих номерах газеты и положила статью настол Гюрзы. На душе у меня было скверно. Все это мне ужасно не нравилось. И то,что совершенно случайно, наугад копнув, я наткнулась на такой клубок змей,разворошила настоящее осиное гнездо. И то, что люди вокруг меня мрут как мухи.И то, что, трубя на каждом углу о своем воображаемом источнике, я вдействительности совершенно не понимаю, что происходит.

И больше всего мне не нравилась смерть Бориса БорисовичаАхтырского. Я никак не могла отделаться от мысли, что она на моей совести.

Подошел Мишка Котенкин, присел рядом и погладил меня поплечу.

– Слушай, – не выдержала я, – у тебя что –своих дел совсем нету?

– Дел у меня куча, – ответил он, ничуть необидевшись, – но я за тебя волнуюсь. Как бы не наломала ты, Александра,дров.

Он очень редко называет меня Александрой, в самых серьезныхслучаях.

– Ты на себя‑то в зеркало посмотри. В глазах –тоска, руки трясутся как после хорошего перепоя… Худая, как велосипед, ничегоне ешь, только кофе пьешь…

– Что ты выдумываешь? – возмутилась я. –Ничего у меня руки не трясутся. И в глазах не тоска, а волнение. Допускаю, чтонемного похудела от переживаний, но ведь не каждый день на твоих глазах умираетчеловек. Попил кофейку – и помер!

– Моя жена всегда говорит, что кофе вреден, –согласился Мишка. – Но, – он глядел на меня очень серьезно, –вот что тебе не дает покоя. Совестливая ты очень, Александра, в журналистикетак нельзя.

– Много ты понимаешь в журналистике, – фыркнула яи тут же опомнилась: – Извини, не хотела с тобой ссориться. Но Миша, ты пойми:если бы Ахтырский помер после того, как мы с ним поговорили, все выяснили, то ябы не так переживала. А тут сиди и мучайся: то ли я его довела до инфаркта, толи кто‑то ему рот хотел заткнуть, чтобы он мне ничего не рассказал…

– Ты уж за что‑нибудь одно беспокойся, –усмехнулся Мишка, – либо он от твоих статей помер, тогда, значит, никто заним не стоит, либо его убили, и тогда ты в его смерти не виновата.

– Как бы это узнать? – пробормотала я.

– Конечно, если сидеть за столом и вздыхать, то ничегоне узнаешь, – съехидничал Мишка, – едем сейчас туда.

– Куда?

– В морг, вот куда! – крикнул Мишка, так что Гюрзадаже выглянула из кабинета и спросила, с чего это мы так разорались.

Я сделала вид, что не расслышала, и пошла надевать куртку.Услышав змеиное шипение из кабинета, Мишка мгновенно испарился, как будто его ине было.

– Петухова! – крикнула Гюрза, очевидно, пароксизмавежливости хватило у нее только на один вчерашний день. – Тебе не кажется,что ты должна ставить меня в известность по поводу своих отлучек? Какпродвигается расследование?

– Виталий Андреич не предупреждал меня, что я должнаставить в известность кого‑то, кроме него, – холодно заметила я инаправилась к выходу.

Положив руку на ручку двери, я оглянулась. Глаза уначальницы были такие выпученные, а физиономия такая красная, как будто ееобварили кипятком. Она шумно дышала с присвистом. Интересно, у пресмыкающихсябывает инфаркт?

Мишка ждал меня у выхода в своей старенькой «пятерке». Всюдорогу мы молчали, только у самой Куйбышевской больницы он сказал, чтобы я помалкивалаи делала расстроенный вид.

– Впрочем, у тебя и так вид – краше в фобкладут, – неделикатно высказался он, – так что в морг мы как разкстати.

Внезапно перед самой больницей с боковой улицы перед намивыскочил какой‑то нахальный серый «опель». Мишка, чертыхнувшись, вдавилпедаль тормоза в пол. Машина резко остановилась.

– Пускают же на дорогу всяких уродов! – в сердцахвоскликнул он. – Хорошо, только что колодки поменял, тормоза хорошие, а тобы врезались…

На территорию больницы пускали только труповозки имедицинские «рафики», так что мы с Мишкой пошли пешком.

Небольшое здание морга стыдливо пряталось за кустами сирени,которые сейчас, в октябре, еще были покрыты зелеными листьями. Я заметила:сирень не желтеет, кусты стоят зеленые до самых морозов, потом листья жухнут иопадают. Сирень я люблю, у меня на нее аллергии нет.

Мишка усадил меня на лавочку, велел никуда не уходить искрылся в недрах морга. Вокруг было относительно тихо, наверное, никакихпохорон сегодня больше не предвиделось.

Только я собралась было достать сигаретку и расслабиться намягком осеннем солнышке, как из дверей выскочил Мишка, подталкивая перед собойразбитного мужичка в грязно‑белом халате поверх ватника.

– Вот, ты сам на нее посмотри! – сокрушалсяМишка. – Вот, сам погляди, до чего девку вся эта история довела! Кожа дакости, одни глаза на лице остались…

Мужичок оценивающе меня осмотрел и нехотя кивнул:

– Да, пропорция нарушена.

Я удивленно поглядела на Мишку: при чем тут мои пропорции?По весу тут покойников принимают, что ли?

– Ты посиди пока, – высказался Мишка тихонько ипродолжал, обращаясь к мужичку: – Сергеич, Христом‑Богом тебя прошу,помоги! Сил у меня нет больше с ней возиться! Так переживает, что руки может насебя наложить. И тогда меня совесть замучает – сестра родная все‑таки!

Ах, вот как, мы с Мишкой уже оказывается родственники! Ясделала постное выражение липа и наклонила голову ниже, чтобы не рассмеяться.

– Бросить ее не могу, дома бывать почти перестал, а уменя, между прочим, дети малые… И жена все время пилит! Сам знаешь, какие женыбывают…

– Это да, – энергично закивал головойСергеич, – это конечно…

Насчет детей Мишка приврал: дите у него было одно, и совсемне малое: сын‑оболтус четырнадцати лет. Жена Мишку редко пилила, но, какговорится, ради красного словца…

– Помоги, Сергеич! – просил Мишка. – Разузнайвсе насчет того покойника! А я уж… не постою… – Он расстегнул «молнию» на сумкеи показал мужичку литровую бутылку водки «Лапландия».

Видя, что разговор приобретает совершенно конкретноенаправление, Сергеич оживился.

– Дак что ты хочешь‑то? Чего разузнать‑тонадобно?

– Вчера мужика привезли к вам, Ахтырский БорисБорисович, – деловито начал Мишка. – Так вот, как бы это узнать,отчего он помер?

– А тебе зачем? – подозрительно уставился на негоСергеич.

Да тут понимаешь, какое дело… – Мишка сделал вид, чтоздорово смущен. – Сеструха моя… вот она, – он кивнул на меня, –была у него в любовницах. Ты не думай, – заторопился Мишка, – это онасейчас такая страшная, потому что переживает, а раньше была очень даже ничегосебе. И, сам понимаешь, дело молодое, а он, Ахтырский‑то, солидный былчеловек, директор фирмы. Ну и уговорил девку. Квартира у нее отдельная, там ивстречались, чтобы жена его ничего не узнала.