Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Будник, не проронив ни слова в ответ, резко отодвинул калькулятор и с недовольной миной откинулся на спинку стула. Ампиров незамедлительно продолжил свою прерванную было речь:
— Многие из здесь присутствующих отлично знают, как мы этой зимой мучились без монтажного провода. Мы собирали обрывки старых ранее использованных проводников, из списанной аппаратуры выпаивали жгуты и тому подобное. Ценой титанических усилий мне через Министерство Обороны Союза удалось достать несколько бухт дефицитнейшего провода «МГШВ», который каждый, кто с ним работает, должен экономить, как только может. И что же? Чуть больше часа тому назад идем мы с Геннадием Алексеевичем по коридору, а на полу валяется вот это!
Ампиров взял со стола пресловутый обрывок провода и потряс им перед собой.
— Скажите мне, как это называется? Это исключительное свинство — разбрасываться такими вещами! Мне, приложившему столько усилий для его получения, при этом натерпевшемуся унижений, стало обидно до слез!
Ампиров произнес это так эмоционально, что его голос явственно задрожал, и у всех присутствующих создалось впечатление, что Валентин Аркадьевич вот-вот заплачет. Он замолчал, всем своим видом демонстрируя, с каким превеликим трудом он овладевает собой, и положил на стол злополучный провод. После минутной паузы он продолжил:
— Я, как заведующий кафедрой и научный руководитель лаборатории, могу привести пример хаоса здесь в десятой, двенадцатой и какой угодно степени! Ни для кого не новость, что нам также неописуемо трудно доставать и высокооловянистый припой. Каждый грамм приходится технически аргументировано обосновывать, потом отстаивать, убеждать людей, порой мало что смыслящих в этих вещах, но обличенных определенными полномочиями. Приходится тратить невообразимое количество сил, здоровья и времени, чтобы доказать им, что черное — это черное, а белое — это белое! Каждый раз приходится мучиться, чтобы составить кипу бумаг, потом собрать множество подписей. Поймите, на каждую бумагу, уходящую из института, нужно получить минимум две подписи! А потом идешь по лаборатории и видишь, как добытое твоей кровью валяется на полу, словно никому не нужный хлам. Кто-то старается, а кто-то плоды его тяжких трудов втаптывает в грязь. Так работать нельзя. Работа может быть плодотворной лишь в том и только в том случае, когда все двигают ее в одном направлении. А если так… — он резко махнул рукой, — как крыловские лебедь, рак да щука, то воз будет и ныне там. Или как? Как говорит моя соседка по даче: «Як одне везе, а друге не везе, то бодай би здохло і те, що везе»! Вот так мы и работаем, к великому сожалению.
Ампиров умолк, намереваясь на этом закончить свой нравоучительный монолог. Но, перебирая в памяти сказанное, вдруг понял, что его занесло немного не туда, куда он, было, направился. Начал о припое, а потом съехал на Крылова и соседку по даче. А что, собственно, он намеревался сказать насчет этого припоя? Что же?.. Что?.. Что, черт возьми?! Забыл… Начисто вылетело из головы! Уже не в первый раз с ним такое случается. И, чтобы исправить этот досадный промах, который он счел про себя первым проявлением старости, продолжил, выстраивая экспромтом подобие логической структуры мысли:
— Так вот, уважаемые коллеги. Припой нужно беречь. Пайки должны быть аккуратными, экономными. При этом надежными. Но экономными. И чтобы куски припоя не валялись, где попало, как этот монтажный провод. А то некоторые, не будем указывать пальцем, таскают припой домой в немереных количествах, раздают на другие кафедры и тому подобное. Мол, есть у нас такой, Валентин Аркадьевич, который не выносит, когда работа на месте стоит, и для работы всегда все найдет. В блин разобьется, но найдет. Или как? У нас вот поломаны стулья. Делают ли наши руководители замечания своим подчиненным, когда те качаются на стульях? Скорее всего — нет. Не замечают этого. А вот Валентину Аркадьевичу приходится все замечать. Иначе, уверяю вас, через год или — какой там год — через месяц все здесь развалится до основания! Все растащат до последнего винтика. Как в той песне: «И по винтику, по кирпичику растащили кирпичный завод».
Ампиров уже намерился, было, закрыть собрание, когда его снова осенила, как ему представилось, важная мысль:
— Из-за этой кафедры, и, в частности, лаборатории, связанных с ними забот, и, если хотите — из-за вас всех — я каждый день методично убиваю в себе ученого! Больно, обидно, но выхода другого нет.
И снова его голос задрожал, будто он вот-вот расплачется от такого тяжкого горя — безвременной утраты великого ученого. Немного помолчав, он глубоко вздохнул и упавшим голосом изрек:
— Давайте договоримся. Если кто из вас не хочет работать, пусть ко мне подойдет и скажет: «Валентин Аркадьевич, я работать не хочу». Или: «Я уже настолько разложился, что работать не могу. Вот деньги получать могу, а работать — не могу». Будем тогда решать, как нам быть и как планировать дальнейшие действия.
Ампиров окинул взглядом всех присутствующих и после непродолжительной паузы закончил:
— Вот и весь огород до последней морковки… У кого-нибудь вопросы есть? Нет. Оно и понятно. Никому нет до этого дела, а Валентин Аркадьевич — хоть разорвись. Все. Собрание окончено. Пойдем работать.
Все с облегчением зашумели, встали и, шаркая стульями, пошли разносить их по рабочим местам. В это время ко мне подошел взбудораженный Будник и, не скрывая восторга, энергично похлопал меня по плечу.
— Гена! Зайди ко мне на пару минут. Посмотри, какое я интересное «радио-телевидение» получил при расчете!
Юлий Гарбузов
31 июля 2006 года, понедельник
Харьков, Украина
43. Опоздание к заказчикам
Питер встретил нас сырой и ветренной погодой. С Ампировым и Дижником мы расстались еще на вокзале. Профессора поехали в гостиницу, а я — к Ане, двоюродной сестре моей Гали.
Все же метро — лучший из видов городского транспорта. Тепло, сухо и ожидать долго не приходится. Домчав до станции «Пионерская», я вышел на улицу. Ветер свистел в ушах и пронизывал буквально до костей. Вскочив в подошедший троллейбус, я остановился у двери и, проехав две остановки, вышел почти у самого дома, где жила Аня. До аниного подъезда я добежал бегом и, запыхавшись, вскочил в лифт. Лифт шел с каким-то скрежетом, но на седьмой этаж доставил меня нормально. Я позвонил.
За дверью послышались неторопливые шаги, и сонный хрипловатый голос Ани спросил:
— Кто там?
— Я, Аня. Открывай скорее, не то околею!
Послышалось щелкание замков и защелок, и
