времени в обрез. А мы будем мелочиться — устраивать выволочки. Успокойтесь, пожалуйста, и давайте работать. Зачем нам, как Вы говорите, терять драгоценное рабочее время? — спросил Кондаков, вешая на контакт солидную каплю припоя. Он опять погрузил паяльник в канифоль, и снова от него с шипением повалили клубы сизого дыма.

— Какое рабочее время? Через сорок минут перерыв! Нужно успеть оповестить людей, а то сейчас разбегутся по буфетам, по столовым, по курилкам, по туалетам, по углам попрячутся!

— Я не вижу прецедента для срочного проведения профсоюзного собрания. Не буду собирать, — отрезал Кондаков.

Голос Кондакова был абсолютно спокоен. Он методично продолжал работать, как будто шефа здесь и вовсе не было.

— Владимир Александрович! В обеденный перерыв собирайте профсобрание! — все сильнее горячился Ампиров.

— Я же сказал, и не подумаю. В конце концов, кто профорг, я или Вы?

— Прекратите это издевательство! Хватит дурочку валять! Вы, как профорг, обязаны мне помогать! А Вы саботируете! Так Вы отказываетесь собирать собрание?

— Отказываюсь, — спокойно, но твердо ответил Кондаков, глядя на экран осциллографа, на котором весело плясали замысловатые кривые. — Нельзя оставлять людей без обеденного перерыва. Дело профсоюза — охранять здоровье трудящихся, а не вынуждать их голодать на профсоюзных собраниях, тем более из-за какого-то совершенно ничего не стоящего обрывка провода.

— Ничего не стоящего, говорите?! Вот это я как раз и собираюсь разъяснить и вам, и всем остальным. Тогда я объявляю в обеденный перерыв производственное собрание! — мгновенно сориентировался Ампиров.

— А я, как профорг, категорически возражаю, — невозмутимо парировал Кондаков.

— Что? Это что еще за грубости?! — взбеленился шеф.

— Это не грубости. Это наши законы. Производственные вопросы Вы обязаны решать в рабочее время, Валентин Аркадьевич. В перерыв люди пойдут обедать. Это их законное право, которое должен защищать профсоюз, — упорно стоял на своем Кондаков.

— Вот! Это просто издевательство над заведующим кафедрой! Вместо того чтобы помогать мне, вы пособничаете бездельникам и разгильдяям, разбрасывающим по коридорам дорогостоящие материалы, которые так трудно выбиваются через Минобороны! Разлагаете коллектив! В таком случае я назначаю собрание ровно на двенадцать сорок пять — сразу после перерыва! — вскричал Ампиров.

Я заметил, что у него дрожат руки. Да, силен Володя Кондаков. Настоящий профсоюзный деятель — ничего не скажешь. На самого шефа так попер!

— Это Ваше право, — резюмировал Володя. — Но я предлагаю работать, а Ваш вопрос решить в рабочем порядке.

— Как же! В рабочем порядке! Знать бы, кто это бросил, я б ему прописал ижицу с твердым знаком! И к Вам бы за поддержкой не обращался! Впрочем, от Вас поддержки — аж ноль! Только бороду носить умеете! Вот, я даже оповещать людей должен самолично! Помочь некому! Зато мешать — есть кому! У заведующего кафедрой больше всех времени! Его на все хватает! И так ежедневно с утра до вечера! Все! Эту комнату я предупредил! Пойду дальше! Гена! Предупредите все комнаты на той стороне, а я — на этой! Времени нет! Пошли!

Ампиров стоял в расширителе у стола, временно изъятого у вахтера, и ждал, пока сотрудники принесут из своих комнат стулья и усядутся. Напротив него у журнального столика с недовольной гримасой на худощавом лице сидел Будник и что-то записывал в толстую коричневую тетрадь, время от времени щелкая на калькуляторе.

— Так, все собрались? — осведомился Ампиров, кладя на стол свою основательно потертую папку и злополучный кусок провода.

— Нет, еще Степанов и Сольман не пришли с обеда, — сказал Гайдук.

— Вот! Разложение у нас уже достигло такой стадии, когда даже ведущие сотрудники — наши маяки — не то, что не торопятся решать насущные рабочие проблемы, а еще и с обеда опаздывают! Трудовая дисциплина на нулевой отметке, — возмутился шеф.

— Обеденный перерыв пока не кончился, — посмотрев на часы, заметил Кондаков. — Три минуты еще, даже чуть больше.

— А с Вами, Владимир Александрович, нам еще предстоит отдельный, до-о-о-лгий разговор, — протянул Ампиров.

— Должен ли я это расценивать, как угрозу? — спросил Кондаков, чуть приподняв левую бровь.

— Нет, это предложение подумать о перспективах нашего с Вами дальнейшего сотрудничества!

Вошли Степанов и Сольман и направились за стульями. Сольман поставил стул во втором ряду, сел и принялся ковырять в зубах.

— Станислав Алексеевич, хватит ковырять в зубах! Начинаем производственное совещание. На повестке дня единственный вопрос — отношение сотрудников всех рангов к имуществу и рабочим материалам лаборатории… — деловито затараторил Ампиров, эмоционально жестикулируя.

Он, несомненно, пребывал в состоянии особого вдохновения, потому что его несло, как никогда. Он говорил о том, что государство платит нам деньги из расчета, что мы будем добросовестно трудиться на благо советской науки, а мы не только не отрабатываем той зарплаты, которую нам так исправно и щедро платят, а еще и наносим ему прямой вред.

Присутствующие равнодушно слушали Ампирова, тихо переговариваясь между собой и порой откровенно посмеиваясь. Все хорошо знали, как он стремится использовать любую мелочь, даже самую незначительную, чтобы подчеркнуть, как он рьяно болеет за работу, за кафедральное имущество, что терпеть не может разгильдяев и бездельников, что всеми силами стремится заставить их плодотворно работать. И что все эти прессинги стоят ему титанических усилий и отнимают у него все время, предназначенное для творческой работы, и последние крохи драгоценного здоровья.

— Мне нередко приходится слышать жалобы на наше благосостояние: мол, не хватает масла, молока, мяса, сахара и прочих товаров. А я вот смотрю, как наши люди трудятся и, честно говоря, диву даюсь, как это до сих пор все же есть еще в магазинах масло, мясо и все остальное! Откуда оно берется, если все отказываются работать? — Ампиров развел в беспомощности руки и сделал риторическую паузу.

В расширителе воцарилась тишина, и только Будник, увлекшийся своими расчетами, восторженно улыбался самому себе, видимо, довольный результатами своей работы. Со стуком положив на стол авторучку, он забарабанил по клавишам микрокалькулятора с такой силой, что вахтерша тетя Дуся, привлеченная этим цоканьем, оставила свой пост у двери лифта, вышла в расширитель и в недоумении уставилась на Мишу. Ампиров резко повернулся в его сторону, но Будник ничего перед собой не видел, кроме рабочей тетради и калькулятора, и продолжал бойко щелкать клавишами.

— Михаил Всеволодович! — окликнул его Ампиров.

Будник вздрогнул от неожиданности и поднял на него удивленные серые проникновенные глаза. Ампиров по-ленински вытянул перед собой руку и потряс ею в воздухе:

— Ну вот, я говорю о насущных, исключительно важных и болезненных вещах, а наш уважаемый заведующий проблемной лабораторий демонстративно стучит на калькуляторе! Это возмутительно с его стороны! Что же тогда говорить о рядовых сотрудниках? Михаил Всеволодович, отложите,