в три больше вашего. Так сколько вам лет и сколько мне? — брюзжал Ампиров.

— Последнюю информацию сбросить было неоткуда. Автомата поблизости не было, а бегать искать — слишком накладно во времени, Валентин Аркадьевич. Да и все равно ведь Вы только сейчас эту информацию получили, — подъел я шефа.

— Как это только сейчас? — возмутился шеф. — Да я откуда только мог целый день туда названивал и нервничал, что работа практически на месте стоит! Видите, я даже родственников исключительно за «спасибо» задействовал, чтобы ускорить здесь работу, а вы все на пшик переводите!

«Вот уж нет! — подумал я про себя. — При последнем моем сообщении эта дама сказала, что с нашими звонками ей ни дела, ни работы. Валентин, мол, по Москве разгуливает, а ей вот, изволь радоваться, у телефона сиди. Сам же за весь день ни единого разу не позвонил, чтобы поинтересоваться. Видимо, ему так это все нужно». Но сказать об этом вслух я все же не решился. Во-первых, не хотелось женщину подставлять, а во-вторых, жаль было своих нервов, да и времени на перебранку.

— Вот по магазинам Вы, наверное, план перевыполнили, — не унимался Ампиров. — Верно? А мы сюда, Геннадий Алексеевич, работать приехали, а не отовариваться!

В дверь постучали.

— Это Виктор Иванович, — встрепенулся шеф и крикнул: — Да! Войдите!

Дащук, войдя в номер, тщательно вытер у порога ноги и, не дожидаясь приглашения, устало опустился на свободный стул. Поставив на колени битком набитый портфель, он молча открыл его, извлек папку из серого третьесортного картона и протянул Ампирову:

— Валентин Аркадьевич, здесь все, что мне удалось сделать.

— Если честно, то также маловато. Но все же больше, чем Геннадий Алексеевич сделал. У нас остается только завтрашний день, — буркнул шеф, просматривая содержимое папки. — Давайте теперь подобьем бабки. Что сделано за сегодня и что в каком порядке нужно во что бы то ни стало сделать завтра. Потом, наконец, поужинаем. Кстати, у меня это будет ужин, совмещенный с обедом. После так называемого завтрака в нашем буфете, у меня до сих пор макового зернышка во рту не было.

«Бессовестно врет, — подумал я. — Уже, видимо, забыл, что говорил со мной по телефону с набитым ртом».

— Геннадий Алексеевич, докладывайте, что Вы успели сделать сегодня и как вы рассчитываете при ваших темпах успеть все остальное завтра, — сказал Ампиров, напустив на себя деловой вид.

Неожиданно открылась дверь, и без стука вошел Седельников, хмурый, как грозовая туча. Не обратив ни малейшего внимания на наше с Дащуком присутствие, он с порога обратился к Ампирову:

— Ну как, Валентин Аркадьевич? Нашли? У меня — совершенно ничего. Абсолютный нуль. Дупель пусто. Обошел…

Ампиров поспешно прервал его на полуслове:

— Так! Павел Харитонович… Сейчас расскажу.

Он тут же обратился к нам с Дащуком:

— Виктор Иванович и Геннадий Алексеевич, вы свободны. Идите ужинать, отдыхайте, пройдитесь по магазинам, если нужно, а встретимся завтра утром в буфете в то же время. Не забудьте только, как сегодня, занять очередь и на Павла Харитоновича. Все. До встречи!

Выйдя в коридор, мы с Дащуком переглянулись и рассмеялись.

— Дает наш шеф! — сказал Дащук, надавливая на кнопку вызова лифта. — «Работать, работать», а пришел этот полковник, и сразу «вы свободны»! Как видно, договорились выпить, а Седельников с опережением явился. Что-то у них, очевидно, не выгорело.

— Ну вот, а ты говорил, что мой сарказм — это зло, — упрекнул я его.

— Не передергивай, Гена. Я не так говорил, возразил Дащук. Что-то лифта не слышно. Пойдем пешком, не высоко ведь.

— Пойдем. Как-то в больнице я видел надпись: «Лифт здоровья не прибавляет, а лестница лечит», — ответил я, направляясь к лестничной клетке. — Да ничего я не передергиваю. Но давай, Витя, прекратим. А то еще разругаемся. Не много ли для него чести?

— Зачем ругаться? Можно и так спокойно, непредвзято поговорить. У шефа ведь тоже свои личные дела есть. Что же он, не человек, что ли?

— Вот именно, человек, — подчеркнул я. — Но почему он не хочет понимать, что и мы… прости, за тебя не стану расписываться. Что и я — тоже человек. Будь же ты хоть немного объективен. Он специально дает задание в заведомо невыполнимом объеме, чтобы потом было за что полоскать меня в помоях. Прямо-таки по Пушкину: «закажи Балде службу, чтоб стало ему невмочь, а требуй, чтоб он ее исполнил точь-в-точь». Помнишь? И специально стремится сделать так, чтобы я не смог ничего домой привезти. Хождением по магазинам корит, времени на это не оставляет. А сам уже целый ворох барахла накупил. Видел сколько свертков возле тумбочки лежит? Да и зачем он для чисто курьерской командировки использует именно нас с тобой — двух ведущих преподавателей кафедры? С этой работой вполне могли бы справиться мальчики или девочки — лаборанты или препараторы. Где же его пресловутый рационализм? Просто гнусно говорить об этом.

— Ну, это он в силу особенностей своего характера. У всех недостатки есть. Ты, что ли, безгрешен? У каждого свои заскоки. Если ты хочешь от кого-то снисходительности к своим недостаткам, будь снисходителен к недостаткам других, — продолжал стоять на своем Дащук. — Ведь шеф, по сути, в интегральном смысле, конечно, хороший мужик.

— Я-то раньше был к его слабостям очень даже снисходителен. Но он делал мне все только «в пику», как говорит Шорина. Кстати, ты сейчас шоринщину несешь, — укорил я его.

— Да можешь ты, в конце-то концов, быть выше этого? — спросил Дащук и обаятельно улыбнулся.

— Опять шоринщина! Хотя ты все прекрасно понимаешь. Видишь ли, Витя, я сам часто думаю о человеческой психологии и все меньше понимаю людей. Большинство из них живет не в реальном мире, а в какой-то ужасной пьесе, к тому же поставленной по их собственному сценарию и режиссуре, где действуют не живые люди, а какие-то мерзкие, уродливые персонажи, придуманные ими самими. И ничего нельзя предпринять, чтобы что-то изменить. Если хотят в тебе видеть негодяя, то ты хоть в блин разбейся, хорошего в тебе не увидят. При этом отклонения в противоположную — хорошую сторону, мне кажется, не встречаются или встречаются чрезвычайно редко — я не видел. А в реальном мире живут единицы. И ты, мне кажется, принадлежишь именно к этому меньшинству. А вот шеф — ярчайший представитель упомянутой категории. Любит делать прогнозы, и, если они потом не оправдываются, пытается подогнать под них действительность, — сказал я, отпирая дверь в номер.

Дащук поставил на стул свой портфель и в изнеможении сел на кровать. Я сделал то же самое. Пару минут