Иногда ему удавалось пробыть у нее месяц. Это было самымбольшим счастьем в его жизни. Она укладывала его спать под теплым бокомгромадной, как слон, печки, крестила, шептала что-то вроде «бедолажный ты мой,бедолажный», и утро начиналось прекрасно — осенним солнцем, лежащим на полу,горячим молоком, пластмассовым зайцем, бабушкиными бодрыми тяжелыми шагами.

Потом она умерла.

И черт побери, он так и не купил ей синюю чашку, как уКлавдии Степановны!..

В его ладони оказались тонкие теплые пальцы, и он вдругсильно сжал их.

— Ты что-то задумался, Кирилл.

— Да, — сказал он, — я задумался. Ты смотрела какие-нибудьбумаги?

— Бумаги в кабинете. — Она вытащила пальцы, как будто ейстало неприятно. — Я тебе потом покажу.

— Ты все оставила на месте? — поразился он.

— А что? — спросила она воинственно. — Я должна всеспрятать? От тети Нины с Сережкой? От мамы с папой?

— От того, кто убил твою бабушку, — сказал он жестко.

— Кирилл, этого не может быть.

— Тогда поехали в Дублин, — предложил он, — мы еще успеем.Самолет завтра утром. Визу я тебе сделаю за час.

Она отошла в угол и стала смотреть в окно.

— Я забрала ее дневник, — проговорила она из угла, — он встоле. Ты можешь его посмотреть, там нет ничего особенного. Она всегда веладневник, считала, что это признак дисциплины ума. Ничего такого она в нем неписала — что сделала за день, с кем встречалась, что купила. Тоненькиететрадочки, по тетрадочке на каждый месяц. В Новый год она их торжественно сжигалав камине, чтобы начать все сначала.

— Ну? — спросил он.

— Дней за восемь до… до того, как она умерла, она записала:«Меня очень беспокоят Настя, Сережа и Людочка».

Кирилл помолчал.

— Настя — это ты, Сережа твой брат и сын тети Нины, а Людочкакто?

Настя печально покачала головой:

— Я не знаю. У нас нет никакой Людочки и никогда не было.

— А какие-нибудь подруги?

— Не знаю, Кирилл. На работе у нее была подруга ЭсфирьМодестовна. Они созванивались каждый день. А больше я никого не знаю.

— Почему ты ее беспокоила?

— Из-за Киры. Он бабушке очень не нравился. Она нас с нимоднажды увидела на Невском. Вызвала меня к себе, закатила скандал, сказала,чтобы я и думать не смела о нем. Я слушала, кивала, потом разозлилась, мысильно поссорились. Она даже говорила, что лишит меня наследства.

— А ты?

— А я — ну и пожалуйста. Я сказала: ты проживешь еще столет, и мне твое наследство все равно не достанется. Ну, она засмеялась исказала, что я просто глупая девочка. А мне тридцать скоро!..

— Про брата ты тоже ничего не знаешь?

— Сережу она тоже очень любила. Он был вторым в списке. Ончасто приезжал, и ночевал, и даже деньги у нее брал на какие-то книжки. Онарабист.

— Кто?!

— Арабист, — повторила Настя и улыбнулась, как будто Кириллбыл умственно отсталый, — специалист по арабскому языку и странам БлижнегоВостока.

— Он дипломат?

— Он ученый. Читает манускрипты, делает всякие научныепереводы. Книжку написал «Арабская скоропись». Правда, это не совсем книжка, атакая маленькая брошюрка, но все равно…

Кирилл не мог себе представить никакой более бессмысленнойработы, чем изучение арабской скорописи. Ладно бы он ее изучал, чтобы торговатьсаудовской нефтью, но изучать ее просто ради интереса и потом еще написать проэто брошюру казалось ему дикостью.

Впрочем, его дед был деревенский плотник, а вовсе не главныйинженер Волховстроя. Может, в этом все и дело?

И арабист так беспокоил бабулю, что она записала это вдневнике.

— У него тоже был неудачный роман?

Настя посмотрела как-то странно:

— Я тебя с ним познакомлю, и ты сам решишь. Я про его романыничего не знаю.

— Он голубой? — осведомился Кирилл.

— Сам ты голубой, — ответила Настя.

* * *

Синие чашки на белой скатерти, лохматые цветы в пузатойвазе, солнце на плиточном чистом полу, запах кофе и черной смородины — фильмпродолжался как ни в чем не бывало.

— Что-то вы так задержались? — спросила тетя Нина, глядятолько на Настю.

— Мам, они вообще могли до утра не показываться, — сестраСвета выпустила из совершенных губ совершенное колечко дыма и сняла совершенныеноги с плетеного кресла, — и их бы все отлично поняли. Садитесь, голубки.Свободные места в разных концах зала. Вы как? Переживете?

— Кофе, — Муся, на этот раз без банданы, протянула Кириллучашку. На блюдце лежала невесомая серебряная ложечка. — Сливки? Молоко?

— Нет, спасибо, — отказался он и в кресло не сел,пристроился на широкие деревянные перила за спиной у Насти. Ему не хотелосьцелую неделю выдерживать Светин прицельный огонь, а для этого нужно было сразурасставить все точки над i.

Он почти навязался Анастасии Сотниковой именно потому, чтодо смерти боялся таких, как ее сестрица. Груди он уже оценил, ноги видел,больше она его не интересовала.

Подумав про груди, он моментально вспомнил, как Настяприжималась к нему, когда они целовались, и сидеть стало неудобно. Он поерзална перилах, чуть не свалив свою чашку, и тут увидел на крыльце бледногоочкарика в подвернутых джинсах.

— Привет, — сказал очкарик, — вы Настюхин Кирилл?

Пришлось все-таки соскочить с перил, чтобы пожать очкарикухолодную вялую руку.

— Кирилл Костромин.

— Сергей Петруничев, очень приятно. Настюха, как твоямашина? Влад тебе ее сделал?

— Сделал, Сереж. Все нормально, бегает.

— Эту машину давно пора выбросить на помойку, — заявила НинаПавловна с террасы, — я скажу Диме, чтобы он отдал тебе мамину «Волгу». Всеравно она сгниет в гараже. Или Дима собирается на ней ездить?

Дима, надо понимать, — Настин отец и тетин брат.

— Я не знаю, теть Нин. А на «Волге» я все равно ездить небуду. Это не машина, а моторная лодка на колесах. В прошлом году…