С Тухломошей произошло то же, что и со старым Акелой: он промахнулся.Ему мерещилось, что Арей и Варвара в зале, а они давно уже из него ушли. Затоиз зимнего сада, помещавшегося на втором этаже, доносилась музыка.

На лестнице Тухломон наткнулся на Ромасюсика. «Лукавнующийгугнятка», как однажды назвала его Улита, скатывался по ступенькам бойко, какколобок. Сдобное тело трепетно облегал шелковый халат.

Халат Ромасюсик, экспериментируя, сам сострочил на швейноймашинке, узнав от Тухломона, что Чимоданов когда-то вручную шил себе жилетки изкожи. Правда, Петруччо делал все старательно. Ромасюсик же делал все натяп-ляп, с явной кое-какостью, и получалось всегда кое-како.

– Кто это там плачет? – подозрительно спросил у негоТухломон.

Ромасюсик прислушался.

– Никто не плачет. Это Праша смеется… Идем!

Раздумав спускаться, шоколадный юноша развернулся и потянулТухломона за собой.

На втором этаже было людно. По зимнему саду слонялисьмолодые люди в возрасте от восемнадцати до двадцати трех лет. Среди них были ибрюндины, и блонеты, и живущие напряженной желудочной жизнью качки, и зубастыеинтеллектуалы с умными очковыми стеклышками, и парочка музыкантов – один встиле: «Мам, да убери ты свои бутерброды! По вторникам я режу вены!», а другойхищный мачо с синим отливом волос и акульей улыбкой. Большинство вело себясамоуверенно, но не все. У веерной пальмы мялся высокий парень, длиной волоснапоминавший Мефа, и нервно обгрызал ногти, изредка, для разнообразия,закусывая мякотью большого пальца.

Варвара сидела на подоконнике, положив тоскующий подбородок наострое колено. Дочь Арея была все в тех же десантных ботинках. Только кожаныебрюки поменяла на пятнистые, военные, в которых внимательный Тухломоша угляделодин из вариантов новой полевой формы.

Время от времени кто-нибудь из молодых людей приближался кней с тем небрежно-значительным видом, с которым разгуливают только индюки ипатентованные красавчики, но Варвара даже не оборачивалась.

– Ко мне не подходить! У меня гепатит, и я далеко плююсь! –говорила она, наслаждаясь тем, как народ сразу начинает отскакивать.

Она интуитивно чувствовала цену этим дон-жуанчикам,способным сдать тебя вместе с пустыми бутылками, едва подвернется что-то чутьболее выгодное. «Я пришел охотиться за хозяйкой, а ты никто и вообще не в моемвкусе, но пока я свободен, могу облагодетельствовать и горничную», – сообщалиони всем своим видом.

Если трюк с гепатитом не срабатывал и парень продолжалпроявлять настойчивость, то рядом с Варварой молча вырастал Арей, и бедныймолодой человек осознавал, что ошибся не только девушкой, но, возможно, и векомсвоего рождения.

Когда Тухломоша заглянул в зимний сад, один из молодых людейвстрепенулся и, выдернув наушники, скрылся за низкой дверью.

– А это еще кто? – спросил Тухломон у Ромасюсика.

– Не видно, что ли? Модели из агентства сестры Глумовича.

– Зачем?

– У Праши тоска. Она дала сестре Глумовича сорок восемьчасов, чтобы та ее влюбила. В случае удачи сестра Глумовича летит на личномсамолете в Бразилию на карнавал. В случае неудачи – на бесплатномгосударственном автобусе отвозится в морг, автобус уже, кстати, под окнамистоит. Хоть бы движок заглушил, провопил тут все, – пояснил Ромасюсик.

Тухломон не удивился. Он был мрак, а мрак не изумишьстранными желаниями хотя бы потому, что он сам же их и сеет.

– Это она? Мадам Глумович? – спросил Тухломон, кивая наделовитую дамочку с очень бледным лбом.

Ощутив, что на нее смотрят, дамочка оглянулась.

– Здрасьте! – сказал Ромасюсик.

Сестра Глумовича не ответила, только отмахнулась. Одетая,как капуста, в двенадцать торчащих друг из-под друга одежек, она бегала позимнему саду, разговаривала сразу по двум телефонам и нервно курила, хлопьямироняя пепел себе на грудь. Красавчики пугливо расступались. Чувствовалось, чток своим моделям она относится, как к весовой говядине.

– А вы не знакомы? – спросил Ромасюсик.

– Нет, – ответил Тухломон презрительно. – Эта мелочовка немоего полета! Это все по суккубьей части. Да и вообще угнетает меня наша работа– однообразно все, рутина!

Ромасюсик сказал было «хе-хе», но, спохватившись, переделалего в более осторожное «хю-хю». Он усвоил уже, что у Тухломона есть привычкавысказывать крамольные суждения и потом как бы невзначай посматривать на собеседника.

Например, вчера он бегал по приемной и орал: «Лигул нетянет! Долой бюрократа! Мраку нужен новый властелин!» Три комиссионера и одинсуккуб неосторожно улыбнулись, а сегодня утром их почему-то в очереди уже небыло. Судя по всему, отправились в Тартар получать медали за борьбу сбюрократией.

– И как? Нашли кого-то? – спросил Тухломон, пропускаяпронесшуюся мимо него мадам Глумович, которая была в явной панике.

– Не-а. Автобусами кандидатов возим, но пока глушняк, –сказал Ромасюсик не без удовлетворения.

– А как Праша выбирает?

– Каждый гоуит вон в ту комнату, где его ждет Прасковья спесочными часами. Она их переворачивает, и у него ровно сорок секунд, чтобысебя проявить. Хоть на голове стой, хоть танцуй, хоть на трубе играй – твой выбор.Если понравиться не удалось – Праша дергает за шнурок. Дальше голая техника –никакой магии. В полу люк, под люком труба большого диаметра, а наверху быстронаполняющийся бачок на три тысячи литров, – с удовольствием поведал Ромасюсик.

Ему радостно было, что единственный, кто способенпродержаться рядом с Прасковьей дольше сорока секунд – такой вот гадик, как он.Это как минимум означало, что будущий муж для Прасковьи если еще и не найден,то, так сказать, психологически намечен и логически обоснован.

– Смывает, что ли? И как, насмерть?

Прямоходящая шоколадка сахарно улыбнулась:

– Вай насмерть? Некоторых потом встречали вылезающими излюка. Вполне себе живенькие. Запах, конечно, оставляет вишать бестшего.Все-таки два километра вплавь до ближайшей лестницы.

Из комнаты донесся короткий вопль и звук извергающейся воды.Дверь гостеприимно распахнулась.

– Опять не сложилось! Наверное, стишок про Деда Морозазабыл, – шепотом предположил Ромасюсик и крикнул: – Следующий! Шустрее,мальчики, не упустите шанс! Честолюбие – двигатель всех лимузинов!