– Потому что именно тебя он пустил в душу, когда был твоимучеником. Тебя, а не меня или Лигула. Был к тебе привязан, подражал, перенималинтонации. А все добровольно пущенное в душу – каждое слово, впечатление, мысль– дает всходы. Странно, что вы забыли такой простой закон, советник!

– Я ничего не забыл, – глухо заверил Арей.

– Тогда не забыли, что и сделки с мраком так просто нерасторгаются, и служба ему не изглаживается! Пока у человека есть хоть что-то,принадлежащее нам, он не может считать себя в безопасности. Мрак имеет правопотребовать свое назад, даже если судьба эйдоса еще не решена.

– И что же из имущества мрака есть у Буслаева? А, ну да… мечи силы Кводнона! – вспомнил Арей с досадой.

– Именно! Плюс абсолютное нежелание с ними расставаться! Араз так, мы можем претендовать если не на эйдос, то хотя бы на… хи-хи… черепнуюкоробку. Плата за прокат, а, советник? – затрясся от восторга карлик.

Арей поморщился. Он не любил повторений.

– Пуфс, на твоем месте я говорил бы гадости хотя бы черезраз. Потому что когда они говорятся постоянно, они перестают восприниматься, –сказал он с раздражением.

Пуфс, перестав бегать, незаметно пожал сам себе руку. Ага,вот он – гнев! Отлично! Как не держался Арей, а все же прокололся, выразилнеудовольствие! Наконец-то хоть одна яркая эмоция, которую можно вставить вотчет. Хотя, скорее всего, и отчета никакого не потребуется. В конце концов,портрет Лигула висит в кабинете не только для того, чтобы мухам было на чтосадиться.

На портрете Лигул впервые был без доспехов, без шлема сперьями, без орденов и прочей парадной сбруи. Крайне нетипичный портрет. Всерой длинной рубахе Лигул сидел на стуле, что-то писал и казался больным иусталым. К разговору, происходившему в кабинете, Лигул не прислушивался, лишьизредка поднимал голову.

Вообще любопытная деталь – канцелярской закваски стражиобожают на парадных портретах позировать в латах, верхом или с оружием. И,напротив, действительно выдающиеся полководцы бегут от этой сбруи как от огня.Редко-редко когда и орден наденут.

Почувствовав, как Пуфс то и дело незаметно переводит взгляд,Арей обернулся и, заметив портрет, понимающе усмехнулся.

– Мое почтение руководству! – поздоровался он. – И раз тутвсе в сборе, сообщаю: убивать синьора помидора я не стану! Во всяком случае, нераньше, чем у меня самого возникнет такое желание. Довольно с вас того, что ясоглашаюсь подписывать всякие бумажонки!

Лицо Пуфса сделалось уместно скорбным. Первое правило карьериста:хочешь расти как на дрожжах, смейся только вместе с начальством. В данном жеслучае начальство даже не улыбнулось. Однако наблюдательный Пуфс вовремязаметил, как горбун дернул острым подбородком, точно напоминая ему о чем-то.

Пуфс неуютно поежился, прикидывая, насколько далеко от негоАрей. Ох, близко, совсем близко! Лигулу-то хорошо. Если что, первым рубанут неего. Лигул нетерпеливо ждал. Делать нечего. Надо решаться.

– Советник! Мнээ-э… – заблеял Пуфс. – Мы догадывались, чтовы… мнэ-э… в некотором смысле попытаетесь отказаться. И поэтому чем лучше мыдруг друга поймем, тем меньше будет уверток. Свою голову мрак все равнополучит. Это может быть голова Мефа, а может… э-мэ-э… голова некой… мнэ-э…девушки-водителя. Так-то вот, советник! Решайте сами!

– ВАРВАРЫ?!

Арей с рыком рванулся вперед, но опоздал. Пуфс с птичьимписком нырнул под стол. Посыпались бумаги и пергаменты. По полировке, как польду, пробежала длинная неровная трещина.

С искаженным лицом, не зная, что ему еще рассечь, Арейповернулся к картине и обнаружил, что горбун Лигул с портрета таинственноисчез. Присмотревшись, мечник обнаружил мягкие туфли с загнутыми носками,валяющиеся у шкафа, изображенного в правом верхнем углу картины.

– Фарс! Дурной нелепый фарс! – сказал Арей и, выбив ногойдверь, вышел в приемную.

Очередь суккубов метнулась в разные стороны. Двухзамешкавшихся мечник зарубил и, перешагнув через простроченные тела, пошел,куда несли его ноги. Перед ним все разбегались. Кто не успевал – на тогообрушивался меч. В основном это оказывались комиссионеры, входившие с улицысдавать эйдосы и не успевавшие понять, что происходит. Не прошло и минуты, аклинок был весь в пластилине.

Гнев жег грудь, полыхал, расширялся. Давно замечено: когдагнев разрастается, он, вытесняя остальные чувства, сам диктует свое бытие. Ничеловеку, ни стражу не остается уже в себе места. Три взбешенных гения равны поинтеллекту одному спокойному сержанту пожарной команды.

То же происходило теперь и с Ареем. Он ощущал себявысеченным мальчишкой. И дело не в том, что ему придется зарубить Мефа, а втом, что никто даже не потрудился создать иллюзии добровольности выбора! Никтос ним не считался!

Проклятье! Теперь, когда мрак знает про Варвару, они будутвечно держать его за горло! Даже тогда, на одиноком маяке с качающимся отвечного ветра ржавым фонарем, он был гораздо свободнее, чем теперь.

Внезапно Арею пришло в голову, что, пока он говорил сПуфсом, его дочь могли похитить. Тяжело дыша, он рванулся к лестнице и побежал,спотыкаясь.

* * *

Зимний сад был пуст. Пока Арей находился у Пуфса, толпамоделей схлынула. Только у двери лежало несколько забытых курток и две-трисумки. Дергая за шнурок, Прасковья обычно забывала поинтересоваться, взял лижених все свои вещи.

Арей кинулся в одну сторону, в другую. Прыгнувшая под ногикадка перевернулась от пинка сапогом. О другую он больно ударился коленом.Зарычал и, не глядя, рубанул. Запрыгали, падая со стеллажей, рыжевато-красные,восхитительно пахнущие торфом горшки с орхидеями.

– Варвара! ВАРВАРА! – крикнул он.

Эхо заметалось по зимнему саду и заблудилось на лестнице.

– Аушки! – сказал кто-то рядом очень спокойным голосом.

Мечник резко повернулся. Его дочь сидела на подоконнике –там, где он ее и оставил. Странно, что именно туда он и не посмотрел. Должнобыть, искать ее там показалось ему слишком очевидным. Рука Арея, сжимавшая меч,медленно опустилась.

– Почему ты не откликалась? – спросил он растерянно.

– Пардоньте! Я не особо люблю откликаться, когда меня ищутбегающие с оружием мужики.

– А где?.. Ну эти все?

Варвара пожала плечами.