– Что вам надо? – повторил Матвей, задохнувшись.

Он презирал себя за то, что боится старухи, и презрение ксебе было таким же сильным, как и боль.

Мамзелькиной не хотелось говорить сразу. Она быларасположена поболтать.

– Устала я, родной мой! Все ноги истаскала. Не поверишь:забилась бы в какой уголок с бочонком медовухи и смотрела б в одну точку леттак двести! Не соскучилась ба!

Багров посмотрел на висевшие через плечо Мамзелькиной белыекроссовки. Хорошо еще, что Аида сегодня не в джинсах явилась в человеческиймир, а то с ней и такое случалось.

– Ну и отдыхайте! А я тут при чем?

– А при том, огрызочек мой яблошный, что служба моя больнобеспокойная! Не то что часу – минуты не отдохнешь. Я вот и сейчас с тобой сижу,а коса-то моя раз двести отлучилась! А она-то одна не ходит – и я с нейтаскаюсь, – сказала Мамзелькина, выразительно глядя на Багрова.

Тот недоверчиво моргнул, уставившись на брезент. Некогдазеленый, теперь он имел цвет всех старых брезентов.

Мамзелькина снова заныла, что она устала и что с такимстажем, как у нее, давно положена пенсия. Да только дождешься ее у Лигула – какже. К зудящему пению старушки Матвей отнесся без особого доверия. Глазки ужалующейся Аиды Плаховны были сухие и деловитые.

– И дальше что? Вы хотите, чтобы я стал смертью вместо вас?– спросил Багров.

Коса звякнула. Плаховна хихикнула. Казалось, шуткапонравилась обеим.

– Я б и согласилась, да не потянешь ты, петушок мойнедоощипанный! Не удержать тебе моей косы-то! Ты горячий, нетерпеливый, нервы утебя, а работа у меня холодная. Ох-ох, какая холодная! Да и не отпустит менякоса-то. Не уговаривай!

Багров и не уговаривал.

– Так чего вам надо? – повторил он грубо.

Мамзелькина взяла его за плечо и с нестарушечьейрешительностью притянула к себе. Матвей рванулся, но это была попытка кузнечикалягнуть троллейбус. Жуткая и мертвенная сила скрывалась в иссохшей ручке.Казалось, не сдерживай ее ничего – и сотрет она город, как мел с доски. Железакоснется – покроется оно перхотью ржавчины. Дотронется до молодого дерева –станет дерево влажной трухой. Коснется человека – прахом могильным рассыплется.

– А вот грубить мне не надоть, Мировудов ученик! Я ж одна неплачу! Вместе плакать будем! – предупредила Аида Плаховна.

Костистое ее личико, обтянутое розовой, в яблочных прожилкахкожей, было у самых глаз Матвея. Вроде как и ничего особенно жуткого не было вэтом личике, но Багров не испытывал такого ужаса даже и в тот день, когда егоучитель, волхв Мировуд, вскрывал ему грудную клетку.

– И заруби на носу! Все, что я тебе скажу сейчас, останетсямежду нами троими! Тобой, мной и им вот… – Плаховна встряхнула банку. Матвейзадохнулся от боли в груди.

Отпустив плечо Матвея, Мамзелькина извлекла фляжку и,звякая, принялась откручивать крышку. Воспользовавшись тем, что банку онапоставила на скамейку, Матвей не удержался и попытался ее схватить. Мамзелькинане делала ни малейших попыток ему воспрепятствовать. Этого и не требовалось.Руки Матвея дважды прошли банку насквозь, но так и не смогли ее коснуться.

Аида Плаховна осклабилась и щелкнула по стеклу ногтем,демонстрируя, что она-то прекрасно может это сделать.

– Убедился? – сочувственно спросила она. – Сердце-то, кроликты мой консервированный, под закладом! Я могу тут вот его оставить и уйти, а тывсе равно не возьмешь! Так-то вот!

Матвей засопел.

– Мировуд не имел права его отдавать!

Плаховна весело толкнула его кулачком в плечо.

– Вы слышали? А ведь пяти минут не прошло, как он назвал егосвининой! Ох уж эти люди! Никакой последовательности!.. Ты был его учеником?

– Ну.

– Не будешь же ты утверждать, что Мировуд принуждал тебя унего учиться? Обматывал цепями? Уговаривал?

– Нет, но…

– Не угрожал же, не пытал?

– Нет, но…

– «Нокать» лошадке будешь, милай! Любишь в пропасть прыгать– люби и косточки за собой подметать! В доброго волхва поверил, дурак!.. Фух!Устала! Жарко тут!

Отдуваясь, Аида Плаховна забулькала фляжкой. Багровнедоверчиво прислушался. Ему чудилось, что к звуку из фляжки примешивается ещеодин, точно спиртное в груди у Мамзелькиной, обрываясь, стекало в пустоту.Матвею стало жутко: сидеть на лавке в парке вместе с пьяненькой смертью,которая держит твое сердце…

– Не смотри на меня, некромаг, а то вообще глазки закроешь!– предупредила Плаховна и нежно подышала на банку.

– Ишь ты, трэпэшшыт, болявое! Боится меня! А чего тетю Адубояться? Тетя Ада хорошая, это у нее коса плохая! Злая коса! – сказала она плаксиво.

Банка снаружи покрылась изморозью. Матвей ощутил, что емуочень холодно. На дворе сентябрь, солнце греет так, что краска на скамейкетеплая, а он дрожит и даже руку не может сжать в кулак. И не только пальцы.Кажется, что мысли смерзлись в ледяной ком.

– Значится, так! – подытожила Мамзелькина. – Если хочешьполучить свое сердце назад – я не прочь. Принеси мне старый плащ с оловяннымипуговицами, который висит в шкафу у Фулоны.

– Зачем?

Мамзелькина ответила ему не раньше, чем спрятала фляжку вкарман рюкзака.

– Скоро дожжи начнутся, а у меня подходяшших вешшичек мало,– пояснила она наждачным голосом.

– Я что, вор?

Аида Плаховна пытливо посмотрела на Багрова и внезапновысоко подбросила банку. Матвей одеревенело смотрел, как банка взлетает, замираети падает, понимая, что не имеет ни малейшего шанса ее поймать. Мамзелькинаподхватила банку у самого асфальта безмерно точным и лаконичным движением.

– Сам решай: быть тебе живым вором или мертвым героем. Да ипотом плащик-то старенький! Фулона небось и не хватится. Ты не думай: я б исама взяла, да мне путь в квартиру Фулоны закрыт, пока там хтой-нить кого-нитьне укокошил!

Мамзелькина затолкала банку в рюкзак, в одно отделение сфляжкой, испытующе посмотрела на Багрова и исчезла. Какую-то секунду черныйсилуэт ее, похожий на прорезанную в занавесе фигуру, еще висел в воздухе.Казалось, воздух и солнечные лучи мешкают заполнить место, где только чтостояла многоуважаемая Аида Плаховна.

* * *