рот остаток лимона.

Я сделал то же самое.

— Что, ребята, еще по пятьдесят? — предложил Феклушин.

— Можно, — согласился Кусков.

— Я — пас, — отказался я. — Не понимаю, разве я на него не горбатился целых три года? Не ездил по экспедициям? Не делал аппаратуру? Не печатал статьи, включая профессора в соавторы? Да я же за три года в отпуске-то всего две недели был!

Кусков снова улыбнулся, снял очки и начал старательно протирать стекла кусочком замши.

— Ты, Гена, горбатился не на него. Ты пахал на себя. По крайней мере, Ампиров убежден именно в этом. Вот если бы ты у него спросил разрешения, уведомил заранее о своих планах научного роста! Тогда бы он подкинул тебе работенку покруче. Он бы тебе такой план составил, что ты был бы не в состоянии его выполнить и за двойной срок. Тогда бы он тебя сто раз обгадил перед всеми, составил бы новый точно такой же. А то, глядишь, и того круче. И гнобил бы тебя столько, сколько ты смог бы терпеть. А потом еще подумал бы, выпускать тебя или нет. Вон, посмотри на Нерубенко. Как он его в хвост и в гриву! Но тот в этом году защитится, потому что Нерубенко должен еще делать новый автомат для ветровых измерений. Ты же у него шунтирован Стратоновым. Вы с ним полностью взаимозаменяемы. И раз так, он будет играть и тобой, и Викентием — кто кого! Пока один из вас не сломается. Тогда второй, если еще не потеряет силы, останется в единственном числе. Да и то еще бабушка надвое сказала, согласится ли Ампиров после этого.

— Ну, Виталя, я пойду за второй порцией, — не унимался Феклушин.

— Да погоди же ты! Не так скоро. Гена, ты меня понял?

— Нерубенко рассуждает примерно так же, как ты. Но я был убежден, что это у них личные счеты.

— Теперь и у тебя будут личные. У меня тоже к нему личные претензии того же плана. Ты ведь слышал на отчетном заседании, как он грозился выгнать меня из этой самой заочной аспирантуры. И на кой хер я в эту кабалу влез?!

— Добрый вечер, ребята! Можно вас угостить?

Я поднял голову и увидел возле нашего столика того самого лихого усача. Он курил сигарету и добродушно улыбался.

«Вот, черт! — досадовал я. — Тут как раз такой разговор»!

— Вы меня помните? Я Иван Тугун, был прорабом на строительстве радиофизического корпуса вашего института. Теперь вспомнили? Слышу, вы тут Ампирова поминаете «незлим тихим словом». И захотелось мне с вами поболтать немного. Но если вы против, я, конечно, пойду.

— Давайте к нам, Иван, — гостеприимно ответил Кусков и поправил очки все тем же жестом.

Они с Феклушиным расступились, и Тугун стал между ними.

— Вы, я вижу, по коньячку ударяете? Еще по сто, верно? Я плачу.

Он подошел к стойке и тихо обратился к буфетчице.

— Мне достаточно, — сказал я.

— Нет-нет, он тоже будет! — поспешил поправить меня Феклушин.

Я попытался, было, возразить, но Кусков тихо шепнул:

— Гена, не выступай. Не хочешь — не пей. Потом отдашь нам с Феклой. Понял?

Мне оставалось только кивнуть.

— Ему тоже, Иван! — сказал Кусков.

Основательно разогретый коньяком и обескураженный словами Кускова, я стоял и лихорадочно перебирал в уме все, что мне только что сказал Виталя. Я не мог поверить, что он не разыгрывает меня. Ведь он был у нас первым мастером по части розыгрышей. То, что я услышал, никак не походило на руководство наукой. Скорее на какой-то бандитизм. Разве так может быть? Мысли путались, наползали одна на другую, тонули во хмелю и табачном дыму.

Подошел Тугун и поставил перед нами по бокалу коньяка, тарелочку с нарезанным лимончиком и блюдце с горкой шоколадного лома.

— Берите, ребята. Угощайтесь. Я сегодня премию получил. Это не то, что у вашего шефа. Тут люди дела. Сказано — сделано. Как договорились.

Мы взяли бокалы и чокнулись.

— Ваше здоровьице, ребята!

— За Ваше здоровье и благополучие, Иван! — Виталя отхлебнул полновесный глоток коньяка и поставил бокал. Расстегнув воротник рубахи, он запихнул в рот солидную порцию шоколада.

— Можно, я буду на «ты»? — спросил Тугун.

— Валяй, Ваня! — согласился Кусков.

— Годится, — поддержал его уже основательно захмелевший Феклушин.

— Вот смотрю я, мужики… — начал было Тугун. — Простите, я забыл, как кого из вас зовут.

— Меня — Гена. А это — Виталий и Саша.

— Так вот, Гена, я не перестаю удивляться вашему шефу.

— Это почему же? — поинтересовался Кусков.

— Почему он так себя ведет?

— Что Вы имеете в виду? — полюбопытствовал Феклушин.

— Саша, мы же договорились на «ты». А то мне будет неловко продолжать такую живую беседу.

— Ну, Вы же старше меня, неудобно как-то, — оправдывался Феклушин.

— Неудобно, Саня, только спать на потолке — одеяло спадает. Да мне на стройке каждый сопляк говорит «ты»! Там у нас публика разношерстная. А тут ученые люди, преподаватели. Сочту за честь.

— Брось ты, Ваня! Какие там ученые! Такие же инженеры, как и ты, — возразил Кусков.

— Ну, уж, Виталий! Я-то в людях разбираюсь. Только вот вашего шефа вовремя не расшифровал. Относился к нему, как к уважаемому человеку. Профессор ведь! А он — сами знаете, кем оказался. Помните тот случай? С ящиком коньяка?! Гена, я вижу, помнит.

Кусков и Феклушин переглянулись.

— Как же тут не запомнить! Да этот случай у нас анекдотом ходит! — сказал раскрасневшийся Кусков, срываясь на крик. Он уже тоже явно начал пьянеть.

— Так вот, у меня на стройке, как я только что сказал, работают люди самые разные. И бывшие зеки, в том числе. Но я со всеми нахожу общий язык. Вы меня понимаете?

— Конечно, — Кусков открыл пачку сигарет и протянул ее поочередно Тугуну, мне и Феклушину.

— Так от них я знаю одну зековскую игру — «на гудок». Слышали о такой?

— Нет, — ответил я.

— И я нет, — меланхолично произнес Кусков.

Феклушин отрицательно покачал головой.

— Это когда зек со стажем новичка втягивает в игру. В карты, шахматы, шашки — все равно. «На гудок» — это значит, кто проиграет, того выигравший «опускает» на глазах у всей камеры. Понятно?

— Как это — «опускает»? Куда? — поинтересовался Феклушин, затягиваясь клубом сигаретного дыма.

— Ну, при всех его… того…, ну, в задницу! Понял? — горячился вспотевший Кусков.

— Совершенно верно, Виталик! Так вот, новичка подбивают играть. Он старается, пыжится, играет! Если проигрывает новичок — исход известен. Как договорились. Проигравшего делают «петухом». Ну, каждый, кто пожелает, может его… того…

— Понятно, Ваня. Ну и что? — Кусков расстегнул