всех. Кроме меня, разумеется.

Юлий Гарбузов

29 мая 2006 года, понедельник

Харьков, Украина

33. Игра на «гудок»

Когда мы вышли из радиофизического корпуса, уже успело стемнеть. Порывистый апрельский ветер хлестал по лицу мелкими, не по-весеннему холодными и колючими каплями дождя, пронизывал насквозь промозглой сыростью и леденящим холодом.

— Ну и колотун! — поежился Феклушин. — А топить уже перестали. У нас, как всегда, руководствуются не умом, а… хрен знает чем!

— Зачем же так грубо, Александр Степанович? Ты бы спросил у Элеоноры Спиридоновны. Она бы тебе как дважды два разъяснила, что партия приказала нам экономить топливо для нашего же блага. А ты вот — несознательный элемент, прокравшийся к истокам воспитания молодежи. Подрываешь политику партии! — назидательно произнес Кусков.

— Слушай, Виталя! Не нуди на букву «эм» по нотам! Она меня в стенах института заколебала своей партийной демагогией, а ты еще здесь гундишь. Лучше бы ты в интересах поддержания стабильности учебного процесса посоветовал, как нам согреться. А то, неровен час, заболеем. Учебный процесс нарушится — как же тогда с политикой партии в области гармоничного развития личности человека нового типа?

— Истинные слова глаголеши, отрок мой! — многозначительно произнес Кусков, поднявши вверх указательный палец. — Как раз и лелею мысль сию. В нашем старом гандэлыке — подойдет? И близко, и цены подходящие для нашего брата-преподавателя.

Феклушин потер уже успевшие замерзнуть руки.

— Гениальный ты человек, Виталий Никитич. И я того же мнения. Гена, а ты как? С нами или домой — к жене и детям?

— Пожалуй, с вами. Ведь я тоже замерз и не хочу идти против политики партии в области этого самого развития личности.

— Ну, тогда у нас полный комплект «на троих». Притом идеологически выдержанный. Интересно, а почему так называют — «гэндэлык»? — полюбопытствовал Феклушин.

— Да не все ль равно? Пусть как угодно называют. Лишь бы он был открыт и не было очереди, — прохрипел Кусков и закашлялся.

— Гандель — по-немецки «торговля», — вклинился я.

— А почему же тогда Шорина мне говорит: «Опять ты гандель устроил»!

— Ведешь себя, как на базаре! — сказал Кусков, открывая дверь «забегаловки».

В кафе было накурено, но немноголюдно. У стойки компания из трех человек решала, чего сколько брать.

— А мы как этот вопрос решим? — поинтересовался Кусков?

— Как обычно — по сто грамм и по бутербродику. Возражения есть? — Феклушин посмотрел по очереди в глаза Кускову и мне.

— По сто грамм водки, что ли? А может, по коньячку? — спросил я.

— По коньячку, оно бы, конечно, не мешало. Посмотрим, как у нас с финансами. — Кусков достал записную книжку и вынул из-под суперобложки десятку. — Так, у меня возражений нет. Ваше желание — и проблема решена. Так как, товарищи преподаватели? По соточке коньячку, по лимончику и конфетке — принимается?

— Годится, — согласился Феклушин.

Я, разумеется, присоединился к большинству.

— Заметано! — заключил Кусков и обратился к буфетчице. — Зиночка, золотце! Нам по сто грамм коньячку и как обычно.

Зиночка работала виртуозно. Через полминуты перед нами стояли три бокала с коньяком, на края которых были разрезами насажены кружочки лимона.

— Берите, — сказал Кусков, — и занимайте места. Я рассчитаюсь. Зиночка, сколько с меня с учетом кредита?

— Конфеты не забудьте, — сказала Зиночка, подбивая бабки.

Мы облюбовали столик у окна и стали ждать Виталия. Любопытный Феклушин осмотрелся по сторонам.

— Смотри-ка, Гена, заведение явно процветает. Какие плотные шторы повесили!

— Старые-то чем плохие были? — спросил я.

— Это чтобы с улицы не была видна эта гнусная картина, — ответил подошедший Кусков. — Здесь ведь по улице и люди, и трамваи ходят. Зачем же все это напоказ выставлять?

Он сделал жест рукой, и я невольно окинул взглядом помещение. Около соседнего столика стояли мужики, которые впереди нас брали водку. Лицо одного из них мне показалось знакомым. «Где же я видел этого дородного усача»? — напрягал я память, но никак не мог вспомнить. Усач на меня тоже посмотрел и кивнул, как старому приятелю. Пришлось кивнуть в ответ. «Что же делать? Сейчас подойдет, заговорит, а я даже не помню, где и когда его видел».

— Ну, за что пьем? — Кусков улыбнулся своей добродушной улыбкой во всю полноту щек.

— За согрев! — не задумываясь ответил Феклушин и поднял бокал.

Мы чокнулись и отхлебнули по глотку. Обжигающая жидкость приятным теплом стала расползаться по всему телу. Феклушин морщился, жуя лимон, а Кусков надкусил конфету и положил остаток на блюдечко. Привычным движением большого пальца он поправил очки на переносице и снова улыбнулся.

— Что, Гена, задолбал тебя Ампиров поручениями? С чего это вдруг? Ты ведь у него до этого в фаворе был. Чем же ты его за живое зацепил, а? Это явно не просто так, верно?

— Верно, Виталя. Не понравилось ему, что я диссертацию ему вручил.

— Вот оно что! Ха-ха-ха-ха! — захохотал Кусков, а за ним и Феклушин.

— Не спросясь — и вдруг бац! Диссертацию на стол! Да ты что, рехнулся, что ли? Тут по договоренности, по плану его не уговоришь, а ты взял, да и положил. Ну и Гена! Вон Фекла у него в заочной аспирантуре. Так он из Феклуши все соки выжимает, пока даст согласие подписать очередной этап выполнения аспирантского плана! Как же это ты так жидко обкакался?

— Да я же считал, что ему только легче будет. Кого-то толкать нужно, чтобы в план укладывался. А тут без никаких для него хлопот, раз — и готовую диссертацию на стол. Пусть проверяет, критикует, что там не так. Пусть даст кому-то на рецензию. Я готов к любой критике. Мой неофициальный консультант из авиационного — доцент Горбань — так он сказал, что я тем самым облегчаю шефу жизнь, избавляю его от лишних хлопот. От него же требуют выпуска кандидатов, верно? В чем он, скажи, не прав?

— Да в том, что вы со своим Горбанем подходите к шефу с категориями нормальных людей! А это же Ампиров, понимаешь?

— Не понимаю. Поясните.

— Вот те на! Ха-ха-ха! До сих пор шефа не раскусил! Ха-ха-ха! Ой, я не могу! Ха-ха-ха! Ну и Геннадий Алексеевич! Уморил ты нас с Виталий Никитичем, ей-Богу! Ха-ха-ха-ха! — от души хохотал Феклушин, сжав руки в кулаки и потрясая ими над столом. При этом он, деланно щурясь, отчаянно мотал головой из стороны в сторону.

Кусков внезапно посерьезнел.

— Гена, разрешение защититься — это валюта Ампирова. Он ею скупо платит тем, кто горбатится на него день и ночь. Как морковка для осла, понял? Ну и наивняк! — он допил коньяк и затолкал в