Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шорина разубедила.
Ампиров никому не верил. С решением о переходе в ХИРЭ он поверил Шориной — единственному человеку на кафедре, которому нельзя было верить ни в коем случае. Давая ему такой совет, она руководствовалась сугубо личными соображениями, личными эмоциями, прикрываясь якобы кафедральными. На самом деле это она хотела дать щелчок по носу своим бывшим друзьям, демонстрируя им, как она крутит Ампировым — самым влиятельным, по ее мнению, человеком в сфере высшего образования в нашем городе. Но она его явно переоценила. Он не стал, как она надеялась, академиком.
Шорина преподносила шефу информацию не просто так, а как ей было выгодно. Ему тоже это было выгодно.
Да что же это наш шеф делает? Почему он слушает ложные аргументы Шориной и игнорирует мои искренние? Она же использует его для себя, а он думает, что это он из всех марионеток сделал! Она легко убедила его, что я толкаю кафедру в ХАИ из мелочных честолюбивых соображений — хочу дать Корнету щелчок по носу! Надо же! А она тянет его в ХИРЭ не потому, что там все ее знакомые, что ей туда ближе на работу, и что там есть надежда иметь всеобщую поддержку! Тупоконечник! Жаль такую замечательную кафедру! Жаль наш радиокорпус! Жаль полигон! А вам она морочит голову с какими-то выдуманными трудностями перехода из киевского министерства в московское! Со мной она тоже ведет себя так, будто это на самом деле! Какое нахальство! Убедила всех в том, что я дурак! Но вы все, и шеф, в том числе, еще вспомните мои слова.
Юлий Гарбузов
36. Полимеризация лака (Не закончено)
В лаборатории РЦС (мы только переехали в ХИРЭ) покрыли лаком новые лабораторные столы. В лабораторию вошли мы с Кусковым и смотрим, какой у нее вид, сравниваем с тем, что было в ХПИ. Вошла Краус с хозяйским видом и бойко направилась к выключателю:
— А почему у нас в лаборатории свет горит?
— А это, чтобы лак полимеризовался, — с олимпийским спокойствием ответил я.
— Причем здесь свет?
— Но это же не просто свет, а дневной свет, — добавил многозначительно Кусков, поняв меня с полуслова. Мы с ним всегда поддерживали друг друга в подобных розыгрышах.
— Дневного света вон сколько, — указала она на окно.
— Но это же не тот свет, — сказал я, — нужен свет газоразрядных ламп.
— Да солнечный свет все равно много ярче! Он затмевает свет этих ламп. Если их выключить, мы даже не ощутим!
— Мы не ощутим, а лак ощутит, — важно вставил Кусков.
— Да ничего подобного! Солнечный свет во много раз интенсивнее!
— У него спектральные характеристики не те! — вставил я.
— К чему здесь спектральные характеристики? Если нужен свет для полимеризации, его вполне достаточно от солнца! Он много интенсивнее, чем от этих ламп!
— Смотря в какой части диапазона, — с равнодушным видом вставил я, еле сдерживая смех.
— Да в любой части диапазона солнечный свет интенсивнее!
— Ничего подобного, — с серьезным видом возразил Кусков, — именно в нужной части диапазона солнечный спектр имеет провал.
— Солнечный спектр, насколько мне известно, равномерен во всем диапазоне излучения!
— Это в видимой части спектра, — почти давясь от смеха сказал я, — а в невидимой он имеет провал именно на том участке, который активизирует полимеризацию лака!
— Что, лампы излучают в невидимой части спектра? Они ведь предназначены для освещения все же.
— А вот оказалось, что имеется полоса побочного излучения! — воздев кверху указательный палец, произнес Кусков. — И очень интенсивного!
Так и не поняв, что ее разыгрывают, Краус, пожав плечами, покинула лабораторию. А мы с Кусковым начали неистово хохотать.
Юлий Гарбузов
37. Увольнение
Пыхтение электрочайника на столе Шориной вывело меня из раздумий. Шорина в это время что-то искала в шкафу за моей спиной и, как мне показалось, не заметила, что чайник уже закипел.
— Элла, чайник закипел! — окликнул я ее.
— Слышу — не глухая, — отозвалась она. — Будь другом, Гена, выключи, пожалуйста. И завари, если не очень занят. Я сейчас. Только найду журнал взаимных посещений занятий.
Ни слова не говоря, я встал, выключил чайник, достал с полки жестяную коробочку c чаем, привезенную мной из Москвы на прошлой неделе, и чайничек для заварки, который Элеонора недавно принесла из дому. Она, словно видя сквозь дверцу шкафа, обратилась с новой просьбой:
— Гена, если там старый чай, вылей его, пожалуйста, в цветочник. И заварку тоже туда выложи. Равномерным слоем постарайся.
— Краус просила этого не делать. Говорит, что от старой заварки в цветочнике мошкара заводится, — попытался возразить я.
— Ничего. Зато для цветка это полезно. И чем ей эта мошкара мешает? Она же не кусается, правильно?
— Какая разница? Просто ее это раздражает, вот и все. Зачем же человеку сознательно причинять неприятное? — вступился я за отсутствующую Краус.
— Мало ли что кого раздражает! Мне, например, очень даже неприятно, когда она зимой, придя с мороза, снимает здесь при мне рейтузы и кладет их в сумку, которую ставит на стул возле моего стола. Я же терплю. Потерпит и она — не смертельно.
Вылив остатки чая в цветочник, я подошел к урне и вытряхнул в нее мокрую, раскисшую старую заварку.
— Что, испугался Анны? — ехидно процедила сквозь зубы Шорина.
— Я не люблю делать людям, как ты говоришь, «в пику». Ведь она просила меня по-человечески, — возразил я.
— Не оправдывайся, все равно не поверю, — продолжала подтрунивать Шорина.
Тем временем я заварил чай и стал собираться домой. А Шорина, отыскав в конце концов журнал, подошла к столу и начала готовить чашки. Подняв на меня удивленные глаза, в которых, как всегда, сверкали огоньки и прыгали бесенята, она спросила:
— А ты куда?
— Домой, куда же.
— Вот те на! А чай я для кого кипятила?
— Ничего, одна попьешь. Уже скоро семь. А у тебя что, вторая пара вечерников?
— Нет, просто я хотела заполнить все, что требует учебная часть. Кстати, тебе тоже надо бы записать, что ты посетил мою лекцию и еще какое-нибудь занятие. Своей любимой Булановой, например.
— Завтра, — попытался было я отмахнуться от
