Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Закончилась неделя, наступила следующая, но шеф вел себя так, будто о предстоящем моем увольнении сном-духом ничего не ведал. И о перспективах моей защиты также молчал, как рыба. Что ж, значит, мне суждено покинуть кафедру. «Была — не была, пойду к шефу, пока он один в кабинете», — решил я.
Входя в кабинет Ампирова с заявлением, я был абсолютно уверен, что Шорина, конечно же, сообщила ему о моем предстоящем увольнении. И что я даже вознамерился выставить ему свои условия! «Не на того напал», — думал шеф, читая мое заявление и радуясь тому, что он уже предупрежден и примет бой во всеоружии. Это было видно по его самодовольному лицу.
— Вы что, издеваетесь?! — возмущенно выкрикнул он, отшвырнув заявление в сторону. — Какое увольнение? Идите к студентам! Ничего у вас не выйдет! Шантажировать меня? Не родился еще тот человек, который мог бы шантажировать профессора Ампирова!
— Почему шантажировать? Хочу уволиться — вот и все, — спокойно возразил я.
— С какой целью, позвольте спросить?! — заорал он.
Я знал, что он кричит специально, чтобы подавить меня психологически. На самом же деле он абсолютно спокоен и намеревается управлять предстоящим разговором как бы со стороны. Я также был абсолютно спокоен, так как проигрывал эту сцену в своем воображении, наверное, не меньше ста раз. Глядя в налитые кровью глаза Ампирова, я невозмутимо произнес:
— Валентин Аркадьевич, здесь с диссертацией никаких перспектив. Кроме того, там, куда я иду, зарплата выше — более чем вдвое. И почему Вы так возмущаетесь? А если бы, скажем, Элеонора Спиридоновна заявление подала, Вы бы тоже из нее нервы мотали, как сейчас из меня?
Ампиров чуть не взвыл от ярости и закричал так, что у меня что-то щелкнуло в обращенном к нему ухе:
— Там, куда Вы идете, тоже Вам никто готовую диссертацию в руки не положит! При этом я уверен, сначала заставят заработать право на ее написание! А насчет зарплаты Вы — как женщина определенного разряда: кто больше даст, тому и дам! Кстати, Элеонора Спиридоновна, в отличие от Вас, очень порядочный человек. Она никогда не подаст заявления, тем более, так, как Вы, когда семестр уже начался! В общем, хватит тут бузить — идите к студентам! Добавить денег я Вам не могу — оклад есть оклад, Вы это не хуже меня знаете. А что касается приработка по совместительству — работайте! А там, как всегда, посмотрим как справитесь. Все, мне некогда тут Вас ублажать! Я занят срочной работой!
«А о диссертации молчит. Не хочет давать никаких векселей. Чувствуется Шоринская подготовка», — констатировал я про себя. Глядя шефу прямо в глаза, я произнес с олимпийским спокойствием:
— Меня не нужно ублажать. Вот мое заявление — пожалуйста, подпишите или распишитесь, что вы его читали.
Лицо Ампирова приобрело пунцовый цвет. Я снова вложил ему в руки отброшенное было им заявление. Он схватил его, с яростью нервными движениями расшматовал на мелкие кусочки и резко подбросил их вверх. Смахнув со стола обрывки, он прокричал:
— Все! Хватит здесь детский сад устраивать! Я сказал: идите к студентам!
— Валентин Аркадьевич! Мы же взрослые люди. Я ведь все равно пойду сейчас к секретарю ректора и попрошу расписаться на втором экземпляре, — сказал я, наслаждаясь своим самообладанием, которое я обычно терял в подобных дискуссиях с Ампировым.
— Ах, вот Вы как! Тогда я сейчас собираю кафедру и утверждаю Вам такую характеристику… — он на секунду запнулся в замешательстве, — такую характеристику, какую Вы заслуживаете!
Ампиров уставился на меня гневным взглядом, не сомневаясь в скорой моей капитуляции. Но я действовал его же методами. Поэтому вся эта сцена, как это всегда делал он, была накануне тщательно отрежиссирована и отрепетирована в моем воображении.
— Характеристика, Валентин Аркадьевич, мне вовсе не нужна. Так что можете не трудиться. Меня и так берут, да и по закону не положено.
Ампиров саркастически улыбнулся и, стараясь держать снисходительный тон, многозначительно изрек с вымученной улыбкой:
— Запомните: у нас в Союзе все характеристики подшиваются к личному делу и путешествуют за вами по линии «чека» в течение всей жизни!
Опять ничего для меня нового. «Все же Ампиров может ходить только по накатанной дорожке, в экспромте он не виртуоз», — отметил я про себя. На мгновение во мне пробудилось ощущение, похожее на сочувствие, и я спокойно, почти снисходительно ответил:
— Пишите, Валентин Аркадьевич, что хотите. Да и что Вы там, в принципе, можете написать? Я не преступник, не прогульщик, не пьяница, не развратник, не шпион, в конце-то концов! А все остальное никак меня не скомпрометирует.
Неожиданно зазвонил телефон. Ампиров схватил трубку и в исступлении крикнул:
— Да! Я слушаю! Потом! Я говорю — потом! Сейчас я занят!
В гневе он опустил трубку на кнопки с такой силой, что телефонный аппарат раскололся на несколько частей.
— Вот видите! Из-за Вас телефон разбил! А платить кто будет?! Я, разумеется!
Ампиров вырвал из розетки телефонную вилку и резко швырнул разбитый телефон в угол кабинета, как ненужный хлам. Осколки с треском и звоном разлетелись по полу. Трясясь от гнева, он заорал еще громче:
— Дорогой мой! Все в жизни относительно! Факты всегда можно найти! А изложив их в отрыве от остальных, можно получить картину весьма и весьма неприглядную, уверяю Вас! Вы говорите, что Вы не пьяница?! А я смогу найти аргументы и в пользу этого порока! Помните, как мы провожали Окина? Я тогда в ресторане сказал Вам в присутствии Шориной: «Вы сегодня лихо отплясываете! Здорово Вас Сашин коньяк разогрел»! И Элла это подтвердит, и Вы отрицать не посмеете, потому что это действительно было! Ведь верно?!
— Верно. Но это еще не значит, что я алкоголик! — мой голос уже также начал срываться на крик, и Ампиров был этим явно доволен, даже заулыбался. «Срочно взять себя в руки! Собраться, чтобы не попасть в ступор! Только не попасть в ступор»! — думал я, стараясь держаться на высоте.
— А я этого и не напишу!
Ампиров стал ритмично снимать с авторучки колпачок и снова надевать. В такт этим движениям он затараторил,
