парламента Каталонии Компанис произвольно провозгласил себя «президентом Каталонии». Баскский президент Агирре в обстановке тяжелых боев на подступах к Бильбао не останавливался перед бессудными арестами и увольнениями командиров, вся вина которых состояла в том, что они не были баскского происхождения и к тому же были назначены Мадридом.

Из-за засилья экстремистов различных политических направлений (особенно на местах) демократическая Республика фактически не охраняла законности и правопорядка. Часть испанцев различного социального происхождения и положения (не обязательно высокого) покинула Республику именно по этой причине. Земледельцы и скотоводы Арагона и Кастилии нередко целыми семействами перебирались на мятежную территорию, под власть восставших военных, которые, заметим, были известны неумолимостью и не обещали народу ни земли, ни высоких доходов, ни беззаботной жизни, а только правопорядок и «спокойствие».

Вслед за законностью подверглась эрозии и демократия. Прежде всего это коснулось «неукоснительного соблюдения конституции» (чего всерьез требовала программа Народного фронта).

Парламент (кортесы), полноценно работавший до 1936 года, уже на первом году войны был превращен в орган номинальной власти. Его сессии стали чрезвычайно короткими – не более трех дней и созывались правительством дважды в год. Парламентский вотум недоверия правительству за три года войны ни разу не был применен. Судьба правительства теперь решалась не во время гласных дебатов, не в кулуарах кортесов и тем более не на избирательных участках, а в инстанциях крупнейших партий и в посольстве Советского Союза. Изменения в составе правительства, полная смена его состава дважды производились, правда с согласия президента, но уже в обход кортесов. Сессии самих кортесов за первые два года войны превратились в дисциплинированное выслушивание и одобрение программных речей премьер-министра.

Деградировали институты судебной власти, чего не наблюдалось в Штатах и на белых территориях России. С увольнением или эмиграцией массы дипломированных юристов суды остались без квалифицированных кадров. При Народном фронте экстренно выдвинутые «из народа» политизированные республиканские судьи стали выносить приговоры, угодные исполнительной власти, крупнейшим партиям, профсоюзам, мафиозным кланам, члены которых называли себя «общественными силами». Высший судебный орган страны, наделенный функцией конституционного надзора – Трибунал конституционных гарантий, о котором красиво рассказывали четыре статьи конституции, формально был сохранен, но за годы войны он не провел ни одного заседания. Верховный суд Республики был и вовсе упразднен. (Высшей судебно-апелляционной инстанцией стало – в прямое нарушение конституции – правительство, на утверждение которого поступали смертные приговоры.) Сдержки и противовесы в механизме власти уходили в небытие или становились декорациями.

Закрепленные конституцией обязательные консультации премьер-министра с президентом были шаг за шагом сведены к нулю. Если глава государства выдвигал возражения, они теперь оставались без последствий. Почти все конфликты президента с другими республиканскими деятелями заканчивались в пользу его оппонентов. Пробелы и недомолвки в небрежно отредактированных конституционных нормах, регулировавших статус президента, способствовали этому. Старый деятель республиканского и антиклерикального движения Асанья все более превращался в рядового гражданина, если, конечно, не считать его титула, охраны и материальных привилегий[85]. Его должность стала выглядеть ненужной (то же самое относилось и к кортесам). В августе 1938 года четвертый за время войны правительственный кризис завершился переформированием правительства уже без согласования с президентом, и, конечно, снова помимо кортесов. Это стало еще одним попранием конституционализма.

Очень скоро стали безвластными и бессильными городские и сельские муниципалитеты. Их полномочия были «в рабочем порядке» узурпированы партиями и профсоюзами.

За время войны в Республике перестала существовать правительственная демократия. Правда, голосование министров по любому вопросу долго сохранялось. Но независимо от соотношения партийных сил и результатов голосования стало приниматься к исполнению мнение одного-единственного человека – главы правительства. Инициатором противоправного нововведения стал глава четвертого по счету правительства Народного фронта[86] (сентябрь 1936 – май 1937 года) левый социалист Ларго Кабальеро, в прошлом рабочий-каменщик и штукатур, затем профсоюзный деятель. Он не получил школьного образования[87], не терпел запутанных конституционно-правовых процедур и не без оснований был прозван его поклонниками «испанским Лениным и Сталиным».

Впрочем, окончательно республиканское правительство стало послушным инструментом в руках его главы при следующем премьер-министре – умеренном социалисте Хуане Негрине. Негрина, выходца из богатой семьи с Канарских островов и обладателя университетского диплома и ученой степени, не сравнивали со Сталиным. К неудовольствию советских историков он не стоял на классовых позициях и не был «пролетарским революционером», однако именно он поступил радикально: перестал проводить в правительстве голосование по всем вопросам, кроме вынесения смертных приговоров. «Ультралевый» социалист Ларго Кабальеро при его неотесанности и органической неприязни к «буржуазной республике» все же в отношениях с президентом следовал конституционным нормам. А благовоспитанный центрист Негрин, вступив в конфликт с Асаньей, не остановился перед тем, чтобы в разгаре труднейшего сражения на реке Эбро (1938 год) отозвать с фронта немногочисленные бронетанковые и авиационные силы, в поддержке которых бойцы на линии огня отчаянно нуждались, и устроить в столице неожиданный военный парад. И только милитаристская демонстрация заставила президента тогда утвердить новый состав правительства.

Иначе говоря, глава правительства Республики, официально защищавшей демократию и конституционно закрепленные права человека, поступил в данном случае немногим лучше мятежных генералов, всецело отрицавших права человека и демократию в целом. Одни исследователи поэтому называют Негрина диктатором, другие – узурпатором президентских полномочий, третьи – испанским Политбюро.

Нарушениями демократических прав граждан сопровождались операции учрежденной при Негрине Национальной службы безопасности и Национальной республиканской гвардии. Они широко использовали тайных агентов в штатском, поощряли доносы, арестовывали без ордера и применяли то, что до XX века называли пытками, а затем стали именовать «мерами физического воздействия». Численность их формирований была доведена правительством к 1938 году до 70 000 человек. Характерно, что их снабжали дефицитнейшим вооружением – автоматами и минометами, в которых правительство систематически отказывало фронтовым частям. Не сулившая ничего хорошего фигура офицера Службы безопасности заменила в Республике прежнюю фигуру гражданского гвардейца.

Наряду со Службой безопасности под сенью Народного фронта продолжали действовать не предусмотренные законом органы внесудебной расправы, созданные партиями и профсоюзами. Коммунисты и анархисты содержали секретные застенки и практиковали похищения и тайные убийства. Похищенных обычно находили затем мертвыми на обочинах дорог. Виновных, как правило, не выявляли. Такого не было в России и Штатах. До сих пор не установлено, кем именно и как был умерщвлен лидер входившей в Народный фронт «марксистско-ленинской партии» троцкист Андрес Нин – в прошлом работник Коминтерна, подвергавший критике как коммунистов и социалистов, так и националистов. Выяснено только, что ответственность за его арест лежала на начальнике полиции Мадрида Даниэле Ортеге, вскоре переведенном с данного поста «на другую работу».

Среди других жертв республиканского террора был вождь Фаланги Хосе