ошибка… Мы послали туда товарищей с совершенно исключительными полномочиями (чистая правда. – С.Д.) Но мы никак не могли думать, что они так используют эти полномочия» (курсив мой. – С.Д.).

Трудно поверить, что так изъяснялся не 16–18‑летний рядовой чекист, а взрослый (43‑летний) человек, прошедший ранее через аресты и тюремное заключение. Дзержинский не мог не осознавать, что когда речь идет о лишении человеческих личностей свободы, собственности и жизни, «сознательные ошибки» на всех языках мира называются преступлениями[68]. Если этого все же не понимал получивший богословское образование «железный Феликс», то должен был понимать обладавший дипломом юриста единственный человек, который был вправе приказывать Дзержинскому, – председатель Совнаркома Ульянов-Ленин.

Черты комиссии унаследовала в дальнейшем Служба безопасности Испанской Республики (см. ниже).

Кроме ВЧК, карательными полномочиями на красной территории на основании чрезвычайно растяжимой «революционной законности» обладало множество других инстанций – Советы всех уровней; комиссары (причем не только фронтовые, но и тыловые); уполномоченные центра; комитеты бедноты; продовольственные и заградительные отряды. Подобного явления не наблюдалось на небольшевистских территориях, а также в Штатах и в Испании.

По хвастливому, угрожающему и верному выражению одного из большевистских деятелей среднего звена – Мартина Лациса, создавшего ведомственный журнал ВЧК «Красный террор» и редактировавшего его, советская власть «как власть народная для воздействия на несочувствующих располагает такой роскошью в средствах, которой не могут позволить себе белые». Большевистские инстанции, включая Ленина, сочли нужным «одернуть» Лациса. Журнал «Красный террор» перестали издавать. Однако других мер против прямодушно-бесхитростного Лациса (арест, увольнение из комиссии, служебный/партийный выговор, исключение из партии) не последовало. Его даже не понизили в должности. Правда, в 1930‑х годах он пал «жертвой необоснованных репрессий».

Стремление и готовность левоэкстремистских лидеров выиграть вооруженное противоборство какой угодно ценой в краткосрочном плане всецело оправдало себя – после нескольких поворотов военного счастья красные стали к 1922 году победителями. Долгосрочной ценой дорого доставшейся им победы стал длительный паралич политической демократии и правопорядка. Действие обычно бывает долговременнее причины, его породившей. Поэтому последствия такой победы продолжают сказываться до сих пор.

Испанское правительство Народного фронта, подобно правительству Линкольна, считалось законным. Оно было сформировано за пять месяцев до военного восстания после состоявшихся в соответствии с конституцией парламентских выборов. Оно было международно признанным правительством. Когда армия восстала против Народного фронта, у последнего было солидное численное превосходство над восставшими (в среднем шесть бойцов против одного мятежника)[69]. Но на этом сходство испанской ситуации 1936 года с ситуацией в США 1861 года заканчивается.

Испанская республиканская демократия, в отличие от американской и подобно российской, была чрезмерно молодой и неустойчивой демократией. У светской Республики «трудящихся всех классов» не было глубоких исторических корней в застойной стране с прочными монархо-клерикальными ценностными ориентациями сельского населения[70]. Пришедшая на смену тысячелетней монархии Республика существовала всего пять лет. Ее конституция, в пожарном порядке составленная социалистами и либералами, опьяненными бескровной победой над монархией, отличалась от американской в худшую сторону прекраснодушием одних положений и надуманностью многих других и потому не пользовалась уважением ни правых, ни левых. Конституция провозглашала слишком много прав и свобод, обходила молчанием обязанности граждан, весьма невнятно трактовала соотношение функций исполнительной и законодательной власти и возлагала повышенные надежды на Трибунал конституционных гарантий. Между тем большинство испанцев по-прежнему мыслило и действовало в русле правового нигилизма. Ситуацию не могли не усугублять длительный хозяйственный кризис и нарастание беззакония.

Внеочередные парламентские выборы 1936 года оказались третьими по счету за пять лет. Испанское общество устало от выборов и особенно от чередования партий власти[71], напоминавшего кадриль реформ и контрреформ. Далее, даже по официальным данным, сторонники Республики получили в масштабе страны меньше голосов, чем монархо-клерикальные партии. Право на формирование правительства республиканские партии, объединившиеся в пестрый блок, назвавшийся Народным фронтом, получили только благодаря причудам мажоритарной системы голосования. Итоги парламентских выборов поэтому оспаривались монархистами в судах, в газетах и на радиоканалах. Судебные разбирательства исхода народного волеизъявления затянулись. Естественно, все это подрывало основы правопорядка и демократии.

Мало помогло успокоению бурлившей страны затребование республиканским правительством у президента временных чрезвычайных полномочий сразу после выборов (чего, заметим, не пытался сделать законник Линкольн в США). Монархо-клерикальные силы истолковали введение чрезвычайного положения как свидетельство шаткости Республики и вместе с тем – как намерение левых немедленно уничтожить частную собственность, религию и другие основы традиционного жизненного уклада. Безнаказанные бесчинства левых экстремистов (см. выше), чего опять же не допустила администрация Линкольна, служили в массовом сознании подтверждением данного прогноза и расширяли ряды противников Республики, к чему ее защитники были подготовлены недостаточно.

Анализ поведения республиканских правителей в 1931‑м – первой половине 1936 года заставляет автора книги повысить рейтинг руководителей Российской республики 1917 года. Если испанским политическим менеджерам за добрых пять лет не удалось предотвратить соскальзывание страны к братоубийственной войне, то еще труднее сделать это было Керенскому и его сторонникам (Коновалову, Милюкову, Скобелеву и т. д), управленческий потенциал которых во многом уходил на противостояние внешней опасности – войне со странами германо-австрийского блока.

Испанская Гражданская война разразилась и продолжалась в условиях открытого массового насилия, зафиксированного в документации государственных архивов и в многочисленных публикациях иностранных наблюдателей – философов Альбера Камю и Франсуа Мориака, писателей Андре Мальро, Джорджа Оруэлла, Людвига Ренна, Антуана де Сент-Экзюпери, Эрнеста Хемингуэя, газетных обозревателей, среди которых выделялись англичанин Генри Бакли, французы Луи Делапре и Жорж Сориа и американцы Джей Аллен и Герберт Мэтьюз. Восстание военных закономерно ухудшило состояние и перспективы испанской демократии.

Непрочность республиканского демократического правления сказалась на первой же неделе Гражданской войны. Не подготовившаяся к отпору Республика тем не менее отразила первый натиск восставших. Однако за романтическим флером стихийной мобилизации экстренно вооружившегося рабочего класса участники событий и их иностранные наблюдатели не сразу разглядели, что Республика в одночасье лишилась 25 % государственной территории, 20 % народонаселения, и что было особенно пагубно, большей части вооруженных сил и основных источников продовольствия. Затем вскрылась ненадежность республиканского тыла в обширной сельской периферии Новой Кастилии, Андалузии и Эстремадуры. Безучастность или враждебность кастильского крестьянства и духовенства к Республике были особенно опасными в связи с расположением столицы – Мадрида в данном регионе.

Надежной базой Народного фронта остались урбанизированные окраинные регионы – Каталония, Валенсия и Бискайя. При этом верный Республике индустриальный Бискайско-Астурийский регион с самого начала был отрезан от Центральной Испании широкой полосой мятежных аграрных провинций. Развернулась «война армии и деревни против города», чего не наблюдалось в Штатах и что в сельской стране, каковой была тогдашняя Испания, существенно ограничило шансы республиканского лагеря на победу.

По мере