в некоторой мере было ограждено от набравшей темпы инфляции. Эти факторы создали антибольшевистским правительствам благоприятную среду существования. Правда, она была далеко не столь благоприятна для успешного наступления на территории, занятые красными.

Но, подобно правительству Конфедерации в США и «национальному правительству» Франко в Испании, небольшевистские правительства не могли считаться законными. Многим из них так и не удалось избавиться от репутации орудия местных и (или) групповых эгоизмов. Вредило авторитету антибольшевистских правительств, разумеется, и их изобилие.

В сфере власти противостоявших левым экстремистам правительств находилось немного крупных городов или исторических центров общероссийского масштаба. Кроме того, небольшевистские территории были географически разобщены – они делились по меньшей мере на пять территориальных анклавов[46]. Последнее обстоятельство в эпоху неразвитости радиосвязи дальнего действия весьма мешало элементарной координации усилий антибольшевистских правительств. Некоторым из них приходилось сноситься друг с другом… через Лондон или Париж[47]. С чужой (французской) территории их усилия пыталось координировать созданное имперскими дипломатами-эмигрантами во главе с бывшим министром иностранных дел Сазоновым «Политическое совещание» – нечто вроде единой миссии всего Белого движения за рубежом.

Правда, многие из названных местных правительств, преодолевая организационно-управленческие трудности, серьезно пытались восстановить разрушенный государственный аппарат и объединить усилия в борьбе с общим врагом. Такие попытки не остались всецело бесплодными.

Как известно, важным шагом в данном направлении было объявление ветерана двух войн адмирала Александра Колчака Верховным правителем России[48] (ноябрь 1918 года) и создание им временной общероссийской столицы государства в сибирском Омске. Знаменательно, что Колчак не имел физических и технических возможностей к чему-либо принудить других антибольшевистских правителей, которых, как правило, отделяли от колчаковской администрации огромные пространства и, что гораздо хуже, находившиеся в руках большевиков территории. Тем не менее Деникин на Юге, Чайковский на Европейском Севере и Юденич на Северо-Западе признали Колчака правителем и хотя бы на словах подчинились ему, подобно тому, как это сделали гордые плантаторы американского Юга по отношению к президенту Дэвису и не менее строптивые испанские мятежные генералы и фалангисты – к Франко.

Однако отсутствие надежной и быстродействующей связи между белыми территориями плюс крайняя разнородность местных интересов (большая, чем в Штатах или Испании) и соревнование честолюбий[49] остались слишком сильными факторами, чтобы Белому движению удалось преодолеть их воздействие в ходе напряженной военной борьбы с компактно расположенной красной Россией.

Великим парадоксом на первый взгляд кажется степень политической терпимости, проявленной большинством антибольшевистских правителей – адмиралом Колчаком, генералами Деникиным, Врангелем, Дитерихсом, бизнесменами братьями Меркуловыми. Она делает правомерным их сравнение с американскими федералистами во главе с Линкольном, а также с мятежными конфедератами Юга во главе с Дэвисом. Среди причин этого политико-правового парадокса – разборчивость профессиональных военных старого закала в средствах достижения цели (всецело отброшенная красными) и позиция «Политического совещания», которое находилось под неизбежно большим влиянием лидеров западных держав. У премьер-министров Ж. Клемансо (Франция) и Д. Ллойд-Джорджа (Великобритания) и особенно у президента В. Вильсона (США) либерально-демократические и легалистские ориентации были не только красивой демагогической фразой, но и частью стратегии и тактики их правительств.

Отталкивающими свойствами власти Белого движения являлись карательные экспедиции с телесными наказаниями и (на территории под властью адмирала Колчака) сожжением непокорных деревень. На белых территориях публично приводились в исполнение смертные приговоры, в том числе через повешение, что вызывало страх у одних соотечественников, непонимание у других и гнев у третьих[50]. Под покровом фраз о свободе предпринимательства[51] происходили многочисленные биржевые спекуляции, хищения имущества и финансово-банковские аферы.

А в то же время многие небольшевистские территории жили во многом по канонам правового государства начала XX века, несмотря на совершенно «неподходящую» обстановку братоубийственной войны, на которую так любили ссылаться их противники – красные. Там, где не было диктатуры большевиков («власти пролетариата и беднейшего крестьянства»), не было социальных программ и других нововведений[52], но не было также продовольственных и заградительных отрядов[53], «уполномоченных центра» и самозваных «комитетов бедноты» (как не было, например, и наделенных карательными функциями «комитетов богачей»). Легально действовали различные политические организации – от монархистов до умеренных марксистов (меньшевиков) и социалистов-революционеров. Свободно выходили их газеты и журналы. Деятельность большевиков, анархистов и близких к ним левых социалистов-революционеров (максималистов) обычно протекала в подполье. Их преследовали, выявляли и подвергали разного рода репрессиям, но нигде не делали последнего шага – не объявляли их вне закона. Цензурные комитеты белых правительств располагали правом карать органы печати штрафами и закрытиями газет и пользовались данным правом, однако санкции не запрещалось оспаривать в судах.

В определенные довоенными законами сроки на некоторых небольшевистских территориях происходили муниципальные выборы – так во Владивостоке за пять лет (1917–1922) граждан призывали к избирательным урнам более десяти раз.

Бесспорный факт, отталкивавший массы от антибольшевистских правительств: на Юге России белые власти практиковали возвращение помещикам и другим собственникам их земли и другого имущества, захваченного иными лицами после Октябрьского переворота[54]. На территории, подвластной правительству Деникина, трудящиеся обязаны были под страхом уголовного наказания безвозмездно отдавать вернувшимся в усадьбы помещикам треть урожая. Однако белые правительства много реже, чем красные или зеленые, реквизировали законно приобретенную (подкрепленную документацией) собственность. Стоимость реквизированного имущества – продовольствия, фуража – обычно возмещалась, хотя и обесценивавшейся отечественной или местной валютой и не сразу[55].

Белые правители России (пожалуй, кроме генералов П.Н. Врангеля и Я.А. Слащова-Крымского) были безусловными сторонниками частной, а не государственной экономики. Их правительства упорно уклонялись от крупномасштабного регулирования рыночных процессов. Расширения государственного сектора экономики при белых правителях не последовало. Местами имело место замораживание цен, но не ставок заработной платы. Централизованное распределение продуктов, которое, как было сказано выше, увеличивает зависимость личности от государства и от его должностных лиц, осталось в зародыше.

Впрочем, на небольшевистских территориях не отмечалось ни голода, ни массового обнищания[56], ни острейшей нехватки промышленных товаров, как под властью Совета народных комиссаров на красных территориях. Наиболее убедительное доказательство содержит статистика о приросте населения белых территорий за время Гражданской войны, тогда как на красных территориях отмечалась убыль населения.

Главным карательно-репрессивным органом на белых территориях (за исключением казачьих областей) была контрразведка. Первоисточники красных сообщают о значительном размахе ее действий и об их безжалостности. Однако в карательной политике на белых территориях сохранялось восходившее к законам Российской империи разделение властных функций. Органы колчаковской, деникинской и врангелевской контрразведки при их никем не выдуманной зловещей репутации обладали розыскными и следственными функциями и правом ареста, но не правом содержания под стражей (выделено мной. – С.Д.). Задержанные и арестованные находились в сфере