Согласно опубликованным в США архивным данным, 71 % предвоенного офицерского корпуса страны оказался на стороне Севера и 29 % – на стороне Юга. Подобные данные убедительно опровергают утвердившиеся в нашей прежней литературе штампы, в соответствии с которыми абсолютное большинство американских кадровых военных якобы сражалось в 1861–1865 годах на стороне мятежной Конфедерации.

Столь же распространенным и ложным приходится считать долго бытовавшее в отечественной и зарубежной литературе мнение о единодушной поддержке 15‑тысячным испанским офицерством июльского восстания. Конечно, у офицерства Испании были веские экономические и психологические причины поступить так. Ведь Испанскую Республику и ее идейных приверженцев отличал бросавшийся в глаза антимилитаристский настрой. Устранив монархию, республиканцы сократили военный бюджет страны, урезали размеры офицерских пенсий, уменьшили численность армии. Они ограничили политические права кадровых военных, закрыли военную академию. Были отменены уставно-служебные привилегии «африканистов» – офицеров, покорявших Марокко. Республиканцы и социалисты поставили вопрос об уходе из остававшихся тогда у страны африканских колониальных владений – только что усмиренного Испанского Марокко, Западной Сахары и Испанской Гвинеи (Рио-де-Оро). Подобные факторы должны были бы и впрямь толкнуть решительно весь личный состав испанских вооруженных сил в лагерь восставших. Но этого не последовало.

Да, восстание против Народного фронта решительно поддержало большинство участников колониальных кампаний – «африканистов» во главе с генералами Санкурхо, Молой и Франко, огромное большинство флотских офицеров – и меньшая часть тыловых армейских офицеров. Более половины из них стихийно тяготело к монархистам. Значительная часть офицеров, служивших только в метрополии (Батет, Касадо, Льяно Энкомиенда, Мангада, Миаха, Рохо, Эскобар), и даже часть «африканистов» (Матальяна, Ромералес, Асенсио Торрадо) по различным причинам сохранили верность Республике. Офицеров-лоялистов насчитывалось в совокупности не двести, как иногда утверждали публицисты, а не менее 2000 человек. Не менее десяти из них сделали выбор в пользу законной власти ценой собственной жизни – таковы были, в частности, адмирал Арасола, генералы Батет, Кампинс, Молеро, Нуньес де Прадо, Пита Каридад, Ромералес, Сальседо[32]. В ходе войны почти никто из испанских профессиональных военных не бежал за границу.

Впрочем, у легенды о солидарном восстании кадровых офицеров Испании против Республики прослеживаются объективные основания. Июльское восстание, именовавшееся его участниками и пропагандистами «крестовым походом против красных и масонов», поддержало до 75 % офицерского корпуса страны. Это в два с половиной раза больше, чем в Штатах, и по крайней мере вдвое больше, нежели в нашей стране. С огромной силой проявились ключевые особенности общественно-политического развития тогдашней Испании – кастовая сплоченность вооруженных сил в сочетании с их привычкой вмешиваться в политическую борьбу, давшую им опыт совершения государственных переворотов.

Кроме того, часть испанского генералитета (Мола, Кейпо де Льяно, Франко) извлекла уроки из исхода Гражданской войны в нашей стране[33] (см. главу 4). Свежий пример левых экстремистов России, дерзко совершивших переворот с опорой на часть армии, оказался заразительным. «С победой большевистской революции в России Испания прониклась дополнительными токами идейной воинственности и насилия», – резонно утверждают современные исследователи.

Сказанное позволяет утверждать, что в каждой из трех стран политический раскол сопровождался расколом почти каждого из важнейших слоев и групп общества. В Соединенных Штатах такой внутриклассовый раскол был наименее ясно выраженным. В Испании – гораздо более глубоким. Особенно же глубоким, многоплановым и болезненным внутриклассовый раскол оказался в нашей стране. Гражданские войны, разразившиеся в России и в Испании, закономерно стали поэтому более жестокими и разрушительными, нежели аналогичный конфликт в Соединенных Штатах (сам по себе тоже бесспорно жестокий), а процессы послевоенного общенационального примирения – на несколько порядков более затрудненными и потому гораздо более протяженными во времени (см. главу 6).

Глава 3

Гражданская война, правопорядок и демократия

Заголовок главы в первом приближении может вызвать понятное недоумение или возражения. Ведь не нуждается в доказательствах факт, что гражданская война и одна из ее составляющих – законы военного времени – в целом отрицают очень многие устои законности и особенно демократии, ибо противостоят им по определению. Однако зрелое гражданское общество обычно обладает ресурсами, которые позволяют ему сопротивляться намерениям полностью устранить законность и демократические начала социальной жизни. Впрочем, ключевое слово тут – «зрелое». Тем интереснее и поучительнее сравнить опыт, накопленный тремя странами в данной сфере.

Огромную пользу американскому обществу сослужил тот факт, что правительство Линкольна было легитимным. Оно было сформировано в результате очередных многопартийных выборов, итоги которых никем не оспаривались. Законное правительство страны имело в распоряжении столицу, федеральные ведомства с их персоналом, дипломатический корпус, золотовалютный запас, 60 % территории страны и не менее 70 % ее народонаселения, львиную долю промышленного потенциала и важнейшие коммуникации[34]. Оно поддерживало дипломатические отношения почти со всеми странами, в том числе – со всеми великими державами.

Добавим, что на протяжении всей войны тыл северян оставался устойчивым. Забастовочное движение малочисленного, к тому же плохо организованного американского рабочего класса не отличалось ни размахом, ни настойчивостью. Попытки смелых и находчивых агентов Южной Конфедерации поднять на борьбу против Севера индейские племена, к тому времени уже обескровленные и оттесненные от жизненных центров страны, имели только локальные (в Миннесоте) и кратковременные успехи. С Миннесотским восстанием, поднятым молодым вождем Маленьким Вороном, быстро справилось несколько тыловых кавалерийских эскадронов федеральной армии. Продолжавшийся (невзирая на войну) приток готовых на любые условия труда мигрантов из стран Европы и Азии смягчал недостаток рабочей силы и давал возможность поддерживать производство продовольствия и другой продукции на довоенном уровне.

На Севере единственным за всю войну опасным внутренним волнением стали беспорядки среди ремесленников и рабочих Нью-Йорка, разразившиеся на третьем году военных действий – в июле 1863 года, во время очередного массового набора на военную службу. Призывники и их семьи возмущались сохранением обширных льгот, которыми пользовались лица, принадлежавшие к зажиточным и образованным общественных слоям. Волнения совпали с наступлением крупных сил конфедератов в соседней с Нью-Йорком Пенсильвании. На подавление беспорядков федеральным властям пришлось двинуть часть армейских резервов. Правопорядок в пролетарских предместьях крупнейшего города страны был восстановлен за два-три дня. С обеих сторон были раненые и травмированные. Погибших не было. Конгресс и президент вскоре сделали серьезную уступку массам, отменив право 300‑долларового откупа от призыва, о чем марксистские историки старательно умалчивали.

(Вместе с тем упомянутые беспорядки при их ограниченном масштабе успели причинить заметный ущерб делу Севера. Необходимость подавления мятежа окончательно лишила федералистов возможности организовать преследование отступавших из Пенсильвании войск генерала Ли. Поэтому северянам не удалось завершить успешно протекавшую Геттисбергскую операцию полным разгромом обескровленного и психологически