компетенции другого ведомства – Министерства юстиции. Приговоры выносили суды, опять-таки никак не подчиненные контрразведке. А смертные приговоры приводились в исполнение армией – военным ведомством. Сверх того, на белых территориях продолжали работать следившие за соблюдением законности прокуроры, которых до самого окончания Гражданской войны не было на красных территориях[57].

Элементарное сравнение указанных правовых аспектов государственного управления по обе стороны фронта, приведенное выше, проливает свет на многое.

В связи с рассредоточением правоохранительных и карательных функций между пятью различными ведомствами и ввиду значительной прослойки в их составе дипломированных юристов старого закала, не знавших классового озверения, в карательной политике белых правительств поддерживалась элементарная законность, которая, разумеется, еще не означает любой разновидности демократии – политической, экономической, социальной и т. д., однако же является ее обязательной предпосылкой. Наказания (кроме телесных) производились исключительно по приговорам судебных инстанций. На их вступление в силу выделялось несколько дней, что иногда подсудимые и их сообщники использовали для побегов или смягчения приговоров.

Самочинные расправы на белых территориях – в том числе нашумевший расстрел группой монархически настроенных офицеров армии Колчака нескольких депутатов Учредительного собрания, совершенный в декабре 1918 года, – оставались исключением из правила. Офицеры, совершившие данное преступление, в отличие от убийц Кокошкина и Шингарева в Петрограде, были выявлены, и им пришлось скрываться – их ждал военно-полевой суд.

Наконец, на белых территориях, находившихся под управлением Колчака, Деникина, Врангеля, Меркуловых, Чайковского (как и в Испанской Республике – см. ниже), не было принудительных наборов на военную службу. Вместо них практиковалась вербовка добровольцев. Принудительно, под угрозой тюрьмы или расстрела, в ряды белых формирований зачисляли только военнопленных – захваченных в боях рядовых красноармейцев[58]. Мало того – белые лидеры не принуждали сражаться за «белое дело» даже идейно близких им офицеров царской армии, если те почему-либо отказывались служить «белой идее»[59].

Поэтому в самом разгаре военных действий – в 1919 и 1920 годах – тыл белых правительств кишел физически здоровыми гражданами призывного возраста, тогда как армия ощущала недостаток офицеров и особенно нижних чинов. Создать массовую, почти 450‑тысячную армию, удалось только правительству Колчака, под властью которого была территория с примерно 10‑миллионным населением. Комбатантов (бойцов) у него насчитывалось около 300 000. Но этой недостаточно оснащенной массе катастрофически не хватало компетентного и закаленного командного состава, из-за чего она осталась слабо организованной, рыхлой и потому в массе своей неустойчивой. У Деникина, войска которого овладели в 1919 году всем Югом России и половиной Украины с 40‑миллионным населением, положение с офицерскими и унтер-офицерскими кадрами было гораздо лучше, но и у него под знаменами никогда не было более 170 000 человек, из них в действующей армии – около 90 000. Под командованием Врангеля, сменившего Деникина после серии поражений Белого движения, на 2‑миллионной территории Крыма и Северной Таврии насчитывалось менее 70 000 военнослужащих, в том числе в действующей армии их было порядка 35 000. На душу населения это было почти столько же, что у Колчака, и на несколько порядков больше, чем у Деникина. Но в абсолютных цифрах данная армия безнадежно проигрывала противнику, пусть даже и скованному первое время борьбой против агрессии Польши. У каждого из других антибольшевистских правителей: Анненкова и Дутова, Меркуловых и Семенова, Чайковского и Юденича бойцов было ничуть не больше.

Опора только на добровольцев и принудительная военная служба военнопленных не была присуща ни северянам и южанам в США, ни националистам в Испании.

Неоспоримым исключением из данного правила было положение на территориях, находившихся под управлением отдельных белых генералов (Корнилова, Унгерн-Штернберга) и многих вольных атаманов – Ангела Анненкова, Гамова, Дутова, Краснова, Никифоровой, Перемыкина, Семенова. Правда, названные правители тоже не принуждали к военной службе. Но они, как правило, отрицали всякую политическую деятельность и не допускали в сфере своей власти ни политических, ни профсоюзных объединений. В отрицании политической жизни (в первую очередь – демократической) они зашли даже дальше, чем правительство генерала Франко в националистической Испании (см. ниже).

В области войска Донского у атамана Краснова и сменившего его Богаевского разрешено было выпускать только несколько газет и журналов. По старинным казачьим обычаям там широко применяли телесные наказания, причем публичные. В Семиречье во владениях атамана Анненкова газет и журналов вовсе не выходило. А в сфере власти атамана Семенова, укрепившегося в Забайкалье, совсем не было ни признаков демократического правления, ни чего-либо похожего на законность.

Тем не менее есть основания заключить, что движущие силы медленно и затрудненно формировавшейся российской демократии имели на преобладающей части белых территорий питательную и более благоприятную, чем у красных, социально-политическую и правовую среду обитания (многопартийность, свободу собраний, альтернативные муниципальные выборы).

Особенно выделялись в указанных отношениях, во-первых, Европейский Север, которым управляли Чайковский – почти 70‑летний ветеран российского революционного движения[60] и генерал Миллер; во-вторых, Крым под властью генерала Врангеля и, в-третьих, Приморский край при правительствах братьев Меркуловых и затем сменившего их либерально настроенного генерала Михаили Дитерихса. Приморье прославилось тем, что при крайне редком применении смертной казни там не было также массовых арестов и переполнения тюрем арестованными. Участь лиц, враждебных режиму, была там почти столь же незавидной, что и на Юге России. Однако в Приморье близким родственникам лиц, примкнувших к красным или зеленым, власти не закрывали дороги к поступлению на службу даже в низшие звенья госаппарата (почту, телеграф), не пытаясь оценить риски, которые несла с собой подобная беззаботность. А в многопартийной Владивостокской думе под прикрытием американских и японских оккупационных сил происходили гласные дебаты по всем правилам парламентской демократии, то есть с широкими правами легальных оппозиционных сил.

Анклавами политической демократии времен Гражданской войны оставались, следовательно, морские порты России – Архангельск, Владивосток, Одесса и Севастополь. Даже в ходе военных действий данные регионы оставались наиболее восприимчивыми к социокультурному влиянию государств западной демократии и заимствованию их опыта.

Эти же факторы в чисто военном ракурсе обернулись слабостью Белого движения и стали одной из ключевых причин его проигрыша. Ведь Белому делу противостояли красные, которые начиная с лета – осени 1918 года открыто сделали ставку на механизмы однопартийного правления[61], на решительное вмешательство в рыночные процессы, унификацию муниципалитетов и профсоюзов, массовые аресты, призыв в армию. Особенно шокирующими явились невиданные в XX веке трудовые мобилизации, из которых выросла трудовая повинность («привлечение к общественно полезному труду»). Граждан из «имущих классов» стали в принудительном порядке направлять на вывоз нечистот, погребение холерных и тифозных покойников, лесозаготовки, разгрузку угля. Трудовая повинность была объявлена не наказанием, а исполнением гражданского долга. Новорожденная