Впереди шаркала старушка в грязном пальто, с обмотаннымитряпками ногами. Сумасшедшая, умирающая от холода, она бы не протянула и доутра; она выбралась через черный ход из того дома, где ее пыталисьзапирать, – во всяком случае, она сообщала всему миру, ни к кому необращаясь конкретно, что твердо намерена никогда больше не позволить себяпоймать.

Из нас вышли отличные любовники! Она подарила мне имя иогромную гроздь теплых воспоминаний, и вот мы с ней уже танцевали в канаве, и ядолго держал ее в своих объятиях. Как и большинство нищих этого века, когда взападных странах пища водится в таком изобилии, она не страдала от недоедания,и я пил медленно, очень медленно, смакуя каждую каплю и чувствуя, как кровьрастекается под моей обгоревшей кожей.

Когда все было кончено, я понял, что уже давно и сильнозамерз. Я сильнее ощущал изменения температуры. Интересно.

Яростные порывы ветра отнюдь не доставляли мне удовольствия.Может быть, часть моей плоти действительно сгорела? Не знаю. Я почувствовал,что у меня промокли ноги, а руки болели так сильно, что пришлось спрятать их вкарманы. Ко мне вновь вернулись воспоминания о зиме во Франции, о последнихднях, проведенных дома, об отдыхающем на постели из сена молодом смертномдеревенском господине, чьими единственными друзьями были собаки. Внезапно мнепоказалось, что всей крови мира будет мне мало. Пора искать новую жертву, апотом еще одну… и еще…

Все они отбросы общества и все обречены, убеждал я сам себя,выманивая их в ледяную тьму из лачуг, слепленных из мусора и картона, чтобыпотом со стоном насладиться их кровью среди зловония прогорклого пота, мочи имокроты. Но кровь есть кровь…

Когда часы пробили десять, меня все еще мучила жажда, ижертвы попадались на каждом шагу, но я уже устал, да и охота мне наскучила.

Я миновал много кварталов и перенесся в фешенебельныйВест-Энд, а там вошел в темный магазинчик, набитый элегантной, изящного покроямужской одеждой – современной и очень дорогой. Я выбрал на свой вкус серыетвидовые брюки, пальто с поясом, толстый шерстяной белый свитер и еще очки втонкой золотой оправе с бледно-зелеными стеклами. Выйдя обратно в морознуюночь, навстречу кружащимся снежинкам, я напевал себе под нос и даже исполнилчечетку под фонарем, чем я, бывало, развлекал Клодию…

Ба-бах! Дыша винным перегаром, на меня яростно налетелмолодой красавец, божественно омерзительный бандит. Он выхватил нож,намереваясь убить меня из-за денег, которых у меня не было, и тут до менядошло, что и сам я – жалкий вор, укравший целый гардероб дорогой ирландскойодежды. Ну и ситуация! Однако я уже погрузился в жаркие крепкие объятия, крушаублюдку ребра, высасывая его до последней капли, пока он не иссох, словно крысана чердаке в летнюю жару. Так и не оправившись от изумления, он осел на землю,но до последнего мгновения продолжал цепляться за мои волосы.

У него в карманах оказалось немного денег. Вот повезло! Яоставил их в магазине, расплатившись таким образом за одежду, и сумма эта, помоим подсчетам, была вполне достаточной, хотя, несмотря на своисверхъестественные возможности, в математике я никогда не был силен. К тому жея написал благодарственную записку, конечно же анонимную. С помощью несколькихтелепатических приемов я тщательно запер двери магазина и отправился дальше.

Когда я добрался до Тальбот-мэнор, било полночь. Я словновпервые увидел это место. Но теперь у меня было время поблуждать поокрестностям в лабиринте кружащихся снежинок, изучить рисунок посадкиподрезанного кустарника и представить себе, каким будет этот сад весной.Прекрасная старинная усадьба.

Потом очередь дошла до комнат – небольшие по размеру, смаленькими окнами со свинцовыми переплетами, они оставались теплыми и уютнымидаже в морозные английские зимы; сейчас многие окна освещены и манят к себесквозь снежный мрак.

Дэвид, очевидно, закончил свой ужин, и прислуга – пожилыемужчина и женщина – еще трудилась в кухне, в то время как их господинпереодевался в спальне на третьем этаже.

Я наблюдал, как он надевает пижаму, а поверх нее длинныйчерный халат с черными бархатными отворотами и поясом, отчего становится оченьпохож на духовное лицо, хотя для сутаны халат слишком изящно отделан, особенноесли учесть белый шелковый шарф, повязанный у шеи.

Дэвид спустился вниз.

Я вошел в мою любимую дверь в конце коридора и оказался заспиной у Дэвида в библиотеке как раз в тот момент, когда он наклонился, чтобыповорошить дрова в камине.

– А, все-таки вернулся! – воскликнул он, пытаясь скрытьсвою радость. – Господи, ты приходишь и уходишь совсем неслышно!

– Да, и это очень раздражает, правда? – Я посмотрел належащую на столе Библию, на «Фауста», на рассказ Лавкрафта, все еще скрепленныйв уголке, но уже разглаженный. Рядом стояли графин шотландского виски икрасивый хрустальный бокал с толстым дном.

При взгляде на листочки с рассказом я вспомнил вдругвзволнованного молодого человека. Как же все-таки странно он двигался! Мысль отом, что он выследил меня в трех различных местах, заставила слегка вздрогнуть.Наверное, я больше никогда его не увижу. С другой стороны… Ладно, еще будетвремя разобраться с этим назойливым смертным. Сейчас мои мысли были о Дэвиде, исознание того, что впереди у нас целая ночь для беседы, приводило меня ввосхищение.

– Где это ты так нарядно оделся? – спросил Дэвид,медленно скользя по мне взглядом и, казалось, не замечая, какое внимание яуделяю его книгам.

– О, в одном небольшом магазине. Я никогда не ворую одежду ужертв, если ты об этом. Кроме того, меня привлекают в основном люди из низов, аони не слишком хорошо одеты.

Я устроился в кресле и решил про себя, что отныне оно станетмоим. Глубокое мягкое кожаное сиденье, пружины поскрипывают, но благодарявысокой изогнутой спинке и широким прочным подлокотникам отдыхать в нем оченьудобно. Стоявшее напротив кресло Дэвида было совсем другого типа, но такое жеудобное, только чуть более потрескавшееся и потертое.

Он стоял перед огнем и все еще рассматривал меня. Потом тожесел, вынул пробку из хрустального графина, наполнил бокал и поднял его в знакприветствия.

Сделав большой глоток, он слегка вздрогнул, когда жидкостьобожгла горло.

Внезапно я живо припомнил это ощущение. Вспомнил, как лежална сеновале амбара в родной Франции и точно так же, с точно такой же гримасой,пил коньяк, а мой смертный друг и любовник Ники жадно выхватывал у меня из рукбутылку.