Превозмогая боль, я открыл глаза и с трудом разгляделнечеткие очертания комнаты. Вот-вот должно было взойти солнце. Пальцы моикоснулись тигриных когтей. Бесценный зверь. Дэвид стоял у окна и сквозькрошечную щелку между полотнищами штор выглядывал на улицу.

– Вон там, – продолжал он. – Они пришли убедиться,что с тобой все в порядке.

Подумать только!

– Кто там? – Я их не слышал, да и не хотел слышать.Интересно, кто это – Мариус? Конечно не древнейшие. С чего им обо мневолноваться?

– Не знаю, – ответил он. – Но они там.

– Тебе же все известно, – прошептал я. – Необращай внимания, и они уйдут. В любом случае уже почти утро. Им придется уйти.Не беспокойся, они не причинят тебе вреда, Дэвид.

– Знаю.

– Не смей читать мои мысли, раз не позволяешь мне читатьтвои.

– Не злись. Никто не войдет в эту комнату, никто тебя непобеспокоит.

– Да, я опасен даже во сне… – Я хотел добавить еще что-то,предостеречь его, но потом осознал, что этому смертному меньше, чем кому-либодругому, требуются мои предостережения. Это же Таламаска. Исследователипаранормальных явлений. Он и без меня все знает.

– Теперь спи, – сказал он.

Нет, это просто смешно. Что мне еще делать, когда восходитсолнце? Даже если оно светит прямо мне в лицо. Но его голос звучал твердо иубедительно.

Подумать только, в былые времена у меня всегда был гроб,иногда я медленно полировал его, пока дерево не начинало ярко блестеть; тогда янатирал маленькое распятие на крышке, улыбаясь про себя той заботе, с которой янадраивал перекошенное тельце мученика Христа, Сына Божьего. Мне нравиласьатласная внутренняя обивка гробов. Мне нравилась их форма, и я любил снаступлением сумерек восставать из мертвых. Однако все это осталось в прошлом…

Солнце действительно всходило – холодное зимнее английскоесолнце. Я отчетливо ощущал его приближение и внезапно испугался. Я чувствовал,как свет крадется по земле и ударяет в окна. Но по эту сторону бархатных шторпо-прежнему царила темнота.

Я увидел, как ярко вспыхнуло пламя в масляной лампе. Оновызвало во мне страх только лишь потому, что это был огонь, а меня мучиланестерпимая боль. Я увидел ее пальчики, крепко сжимающие ключ, и кольцо – то,что я подарил ей, с крошечным бриллиантом в оправе из жемчуга. А как жемедальон? Стоит ли спрашивать ее про медальон?

«Клодия, у нас когда-нибудь был золотой медальон?..»

Фитиль в лампе подкручивают все выше и выше. Опять тот жезапах. Ее рука с ямочками. Вся квартира на Рю-Рояль пропахла маслом. Я вижустарые обои и красивую мебель ручной работы… Луи пишет за своим столом… резкийзапах черных чернил, глухое царапанье пера…

Ее ручка гладила меня по щеке, восхитительно холодная, именя охватил внутренний трепет – я испытывал его каждый раз, ощущаяприкосновение кого-нибудь из себе подобных… прикосновение нашей кожи.

– Зачем кому-то нужно, чтобы я жил?.. – спросил я.Точнее, я хотел задать этот вопрос, но, едва начав, провалился в небытие…

Сумерки. Боль оставалась по-прежнему мучительной. Не быложелания даже двигаться. Кожа на груди и ногах натягивалась и зудела, но этотолько добавляло разнообразия болевым ощущениям.

Даже яростная, неистовая жажда крови и запах смертных слугне могли заставить меня двигаться. Я знал, что Дэвид рядом, но не заговорил сним. Мне казалось, что стоит мне произнести хоть слово, и я заплачу от боли.

Я спал и знал, что вижу сны, но, открывая в очередной разглаза, не мог ничего вспомнить. Я опять видел масляную лампу, и свет пугалменя. Как и ее голос.

Один раз я проснулся от того, что разговаривал с ней вслух.

– Почему именно ты? Почему ты мне снишься? Где твой чертовнож?

Я радовался наступлению рассвета. Иногда я вынужден был дажезатыкать рот рукой, чтобы не закричать от боли.

Когда я проснулся на следующую ночь, боль немного утихла.Воспаленное тело горело – смертные, кажется, говорят в таких случаях: «какбудто кожу содрали». Но самые страшные муки определенно остались позади. Я всееще лежал на шкуре тигра, и в комнате было прохладно, что уже не доставляло мнеудовольствия.

У почерневших кирпичей задней стенки камина подполуразрушенной аркой были сложены дрова, а рядом – растопка и кусок смятойгазеты. Все в полной готовности. М-м-м. Кто-то находился в критической близостиот меня, пока я спал. Я надеялся, во имя всего святого, что не протянул руку,как с нами случается, когда мы находимся в трансе, и не подрезал крылья этомубедному созданию.

Я опустил веки и прислушался. Снег падал на крышу и попадалв трубу. Вновь открыв глаза, я увидел блеск влаги на поленьях.

Затем я сосредоточился и почувствовал, как исходящая от меняэнергия тонким длинным языком коснулась растопки, по которой тут же во множествезаплясали крошечные огоньки. Толстый слой коры на поленьях начал нагреваться ипотрескивать. Сейчас огонь разгорится вовсю.

Жар пламени заставил меня поморщиться от резкой боли в лице.Интересно. Я встал на колени, потом поднялся во весь рост. Кроме меня, вкомнате никого не было. Бросив взгляд на латунную лампу возле кресла Дэвида, ябеззвучным мысленным приказом повернул выключатель.

На кресле лежала одежда: новые брюки из толстой мягкойфланели темного тона, белая хлопчатобумажная рубашка и довольно бесформенныйшерстяной пиджак. Все вещи были мне немного велики. Они принадлежали Дэвиду.Даже отороченные мехом тапочки оказались слишком большими. Но мне хотелосьодеться. Там было и безликое белье, какое в двадцатом веке носят буквально все,и расческа для волос.

Я не спешил и, натягивая на себя одежду, испытывал лишьпульсирующее раздражение. Причесываться было больно. В конце концов я простовытряс из волос пыль и песок, и они благополучно исчезли в густом ворсе ковра.Очень приятно было одеть тапочки. Но теперь мне требовалось зеркало.

Я нашел его в холле – старое темное зеркало в тяжелойпозолоченной раме. Сквозь открытую дверь библиотеки сюда проникало достаточносвета, чтобы я смог разглядеть себя как следует.

Сперва я не мог поверить своим глазам. Кожа полностьюразгладилась и стала безупречной, как прежде. Но теперь она приобрела янтарныйоттенок, совсем как у рамы этого зеркала, и лишь немного блестела, не больше,чем у смертного, который провел долгий роскошный отпуск в тропических морях.