Она выставила его за полчаса до счастливого возвращения сына.

Дни шли, а он всё приходил и приходил. Он являлся без звонка, неизменно, в девять, потому что знал, что Катин сын засыпает в половине девятого. Третьего декабря она получила скромную зарплату и сразу купила подарки – сыну – новую книжку, а Иисусу – его любимый торт из французской кондитерской. Двадцать восемь долларов, которые она заплатила за торт, были для неё тогда чуть ли не состоянием, – столько же стоили пять замороженных куриц, которых бы хватило ребёнку на целый месяц. Столько же стоил набор конструктора «Лего», который она обещала купить сыну, столько же стоили три пачки сигарет, которых бы хватило ей почти на три недели, или две упаковки кофейных зёрен, или же четыре пачки акварельной бумаги.

Катя с радостью отдала эти деньги за торт для нового верного друга, который был со нею в эти дождливые, скупые на тепло и ласку осенние дни.

Катерина видела, что он тоже одинок и тоскует. Ей было ясно, что он ходит к ней греться, как бродячий пёс находит для себя утешение в чужом тёплом подъезде. Впавшие скулы, усталые круги под голубыми глазами, – Катерине казалось, что этому человеку так же одиноко и холодно, как и ей. Они совсем не подходили друг другу, но люди, видевшие их вместе, восклицали – «какая красивая пара».

Он говорил, что ждал двадцатого декабря, чтобы уехать в Москву. Там его, вроде, ждала девушка; он иногда рассказывал о таинственной красавице, дочери дипломата, будто бы влюблённой в него без памяти. Катя слушала его рассказы о ней невнимательно. Кто знает, была ли девушка, или, может быть, он просто набивал себе цену. Некоторые мужчины любят так поступать иногда: они думают, что заставят ревновать и этим вызовут прилив нежности. Катерина не ревновала. Таких мальчишек у неё могло быть сколько угодно.

Она вдруг похорошела; начала встречать его с накрашенными ногтями, гладкими ногами, распрямив длинные волосы. Он начинал ей нравиться. В том, что она нравилась ему, сомнений не было. Как Катя могла не нравиться?

Десятого декабря выпал первый снег. Катерина достала из лиловой коробки с новогодними украшениями алых стеклянных птичек и прикрепила их на белоснежные занавески из тонкой органзы в спальне, зажгла светильник из множества крохотных голубоватых лампочек. Комната сразу наполнилась предвкушением сказочного, – тем, кто верил в деда Мороза и Снегурочку, гирлянды из маленьких лампочек всегда сулят чудо.

В полночь она распахнула ему дверь в свою спальню и сказала: «раздевайся!» Послушно, он быстро разделся. Белый снег её простыней таял от тепла его молодого, загорелого тела. Золото его волос на её подушке, его запах. В постели с ним Катерина была совершенно счастлива. Она нравилась себе и не стеснялась своего тела; она не боялась потерять этого парня. Впервые в жизни Катя не боялась потерять мужчину, близость с которым ей нравилась. От этого на душе у неё было легко, к чувствам восторга и нежности примешивались чувства свободы и торжества, – ей было всё равно, будет ли он с нею завтра. Наверное, именно эти ощущения испытывают те, кто заводит краткосрочные романы.

Но, Иисус смотрел на ситуацию иначе, его роман имел продолжение. Настойчиво и методично он показывал Кате, что он – тот, кто нужен мне для жизни. Вскоре она познакомила его с сыном, и была поражена теплотой, с которой он относился к ребёнку. Он притащил сыну аквариум, купил мяч, осторожно, но весело общался с мальчиком, вызывая у матери восхищение.

Четырнадцатого декабря он принёс откуда-то большого белого гуся. Смеясь, они вместе ощипали и выпотрошили роскошную птицу, а потом, до часу ночи Катерина готовила печёного гуся, фаршированного рисом и яблоками, а специально для него – маленькую порцию паштета из гусиной печени. Он жмурился от удовольствия, когда ел.

Пятнадцатого декабря он принёс большую сумку свежих груш. «Друг угостил», – сказал он. И Катя приготовила грушевый пирог с карамелью, ночью они пили крепкий кофе и кормили друг друга пирогом.

Шестнадцатого декабря он не явился вовсе. Катерина всерьёз обеспокоилась, потому что свой телефон он забыл в её ванной комнате, и позвонить ему было некуда.

Он пришёл рано утром семнадцатого и принёс целое ведро рыбы, принял душ, и, даже не выпив чаю, опять ушёл, видимо, на работу. Конечно же, когда он вернулся, его ждал вкусный ужин – запечённый лосось под горчичным соусом с аппетитными картофельными оладьями и свежим салатом.

Рядом с ним Катя была женщиной. Она была желанна, востребована и нужна. Она целовала, готовила, стелила, украшала, чистила и опять готовила. Она любила. Рядом со ней он был мужчиной. Он нёс в дом, выигрывал, завоёвывал, охранял, обнимал, крепко держал в своих руках. Любил ли он – нам этого никогда не узнать.

Тайная вечеря

В конце весны, когда неистово цвела и благоухала сирень и пронзительно пели птицы, когда вокруг всё расцветало и вновь рождалось, в момент великого торжества жизни, Иисус вдруг превратился в Растрёпку. Его святость будто растворилась в бурлящем водовороте пробуждения природы. Сначала он отказался расчёсывать свои непослушные рыжеватые кудри, похожие на множество медных проводков, потом он перестал переодеваться, встречая и провожая каждый день в неизменной выцветшей футболке с надписью «игрок». Впрочем, на выходных он, всё же, принимал душ, надевал чистое и, подолгу, любуясь на себя в зеркало, зачёсывал волосы назад. Он бросил работу и проводил значительную часть суток в гараже у товарища, либо в собственной постели, которую он теперь отказывался убирать.

Его отношение к Катерине тоже изменилось. Он начал, как бы невзначай, унижать её. Эта разительная перемена произошла столь внезапно, что Катерина не успела понять, как быть. Сменился тон мужа, выражение его лица, настроение. Теперь он стал похожим не на принца, а на злого тролля с взлохмаченными волосами. Его нос, казалось, заострился, а рот недовольной линией изогнулся книзу. И, всё же, как косые лучи солнца заблестят порой меж свинцовых туч, тёплая улыбка Иисуса озаряла иногда злое лицо Растрёпки. Его глаза освещались словно любовью, и губы разъезжались в стороны, успокаивая и вновь маня Катерину надеждой на то, что всё вернётся.

Есть женщины, которые не простят кривой ухмылки. Кому-то с колыбели внушили идиотское, – если бьёт, значит, любит. Катерина же увязла в липкой любви Иисуса как оса, попавшая в чашку густого киселя. Она бы и рада была уйти и начать с начала, но, крылья её тяжелила вязкая масса.

Унизить, а затем похвалить, – Растрёпка читал о таком в заметке про трюки пикаперов. Этот метод назывался «поставить тёлочку на место», и заключался он в том, что женщину нужно унизить для того, чтобы «сбить с неё спесь». Пресытившись уютом семейной жизни, Растрёпка осознал, что хочет большего – новизны, лёгкости, свободы, а Катерина с её домашними хлопотами, с ребёнком и множеством забот, связанных с ним, тянули Растрёпку вниз, подавляя и огорчая его. Особенно ярко он ощущал это неудовлетворение в ночи с пятниц на субботы, когда его товарищи, весёлые и беззаботные отправлялись на афтер-пати в ночном клубе, или, если повезет, ночевать к какой-нибудь барышне. Растрёпке же нужно было идти домой, а этого ему в такие моменты хотелось всё меньше. С другой стороны, Катерина давала ему замечательно чувство уверенности в себе и в завтрашнем дне. Финансовое благополучие, вкусный ужин, удовлетворение любой его прихоти на одной чаше весов, и вольная жизнь – на другой.