Ещё у Дэвида есть охотничий зал с чучелами его африканских трофеев. Это отвратительное зрелище; головы несчастных животных вызывают у Катерины острое чувство брезгливости. Камин в этом зале украшен затейливой мозаикой, лицо Дэвида аж удлиняется от гордости, когда он рассказывает о ней; её изготовил и выложил какой-то французский художник. Если бы не отрезанные головы животных, Катерине бы тоже понравилась эта мозаика, но она ненавидит охоту.

Рояль. На первом этаже, возле входа. Разуваться никто не будет, руки мыть тоже. С порога – сразу бряцать по клавишам. «К Элизе» ещё никогда не звучала так издевательски; Бетховен не знал, что его нежную пьесу будут играть немытыми руками с выражением адского самодовольства на лице. Ах, какая же разносторонняя личность этот Дэвид. Он тоже брал уроки музыки. Теперь он хочет, чтобы русская поучила его играть на фортепьяно. Может ли Катерина научить его играть вальс Грибоедова за одно занятие? Сочинял ли музыку Пушкин? Может ли Катерина заниматься сексом с Дэвидом во время занятия?

Господи. Этот пожилой адвокат сошёл с ума, или просто деревенское сознание простой русской девушки Кати пока не готово принять ход мысли и жизненный образ человека, относящего себя к американской правовой элите.

Крещение Алисы Мартовским Зайцем. Не путать со скрещиванием.

Игровая комната с бильярдным столом и рулеткой. Занимались ли вы сексом во время игры в американский пул? Нет?! А хотели бы? Нет?! Какая скованность, какая внутренняя боль! Катерине хотелось веско и достойно ответить ему, как-то парировать, чтобы он прекратил задавать ей эти дурацкие, унизительные вопросы. Но, рядом с Дэвидом она чувствовала себя Маугли, которого почти загипнотизировал Каа.

Роскошная библиотека, в которой никто не бывает, – видно же, что эти полки с золочёными корешками просто служат декорациями. Нельзя винить Дэвида; на чтение Оскара Уайльда времени не остаётся, – есть слишком много других дел, ведь нужно оплачивать весь этот шик. Головы животных и мозаика просят денег, автомат с попкорном нужно обслуживать, изумрудные лужайки требуют уплаты налогов. Садовник, горничная, мэрия, казначейство. В этом потоке дел не до чтения сказок Гофмана, – найти бы минуту, чтобы деловито перелистать свежее издание процедурального кодекса.

В доме Форда нет детских комнат, – дочери Дэвида выросли и упорхнули. Нигде не осталось милых сентиментальностей вроде старых кукол, лошадок, розовых пуантов под стеклом. Фотографий дочерей на стенах тоже нет, но есть гордый портрет бывшей жены Дэвида, – стоящая на лыжах безупречная блондинка в красном комбинезоне триумфально улыбается фотографу двумя рядами белоснежных бусин. Подписано чёрным маркером: «Швейцарский курорт. От всего сердца, 1977». Кати ещё и в планах не было, а эти люди уже от всего сердца рассекали на горных лыжах по швейцарским курортам. Катерина вдруг испытала смешанное чувство смущения и торжества. Она – моложе. С Дэвидом она ощущала свою молодость и свою красоту, несмотря на то, что ей было уже немного за тридцать. В просторном холле ещё один портрет красавицы из семидесятых. Понятно – тогда жена нравилась. А сейчас, много лет спустя, что осталось от её блистательной красоты? Но сам Дэвид почти не изменился, причём, перемены, за исключением седины, – к лучшему. Он так и остался долговязым очкариком с кислой физиономией, источающей надменность. Зато, подкачал грудь и бицепсы, приоделся! А жена? Сколько ей сейчас, лет под шестьдесят? Кого она волнует теперь? Уже точно, не Дэвида. От прошлого остались лишь эти снимки, нужные самолюбию Дэвида портреты жены-трофея, супруги, которой можно было гордиться в мире корпоративных адвокатов. Портреты детей не нужны в этом кукольном замке большого мальчика, который отчаянно сопротивляется старению и обставляет свой дом всё новыми игрушками, придумывая себе забавы. Одной из этих забав, очевидно, должна была стать Катерина. Русская брюнетка с печальными глазами. Она играет на скрипке и фортепиано, поёт и умещает в своей голове всё собрание стихов Пабло Неруды, а это занятно. Ни одна красотка из его офиса не знает даже, кто такой Неруда. Ещё его восхищает то, что она знает наизусть все либретто к мюзиклам Уеббера; а ведь музыкальный театр – это тайная страсть Дэвида. Интерес Катерины к мюзиклу особенно приятен прижимистому адвокату; билеты в театр стоят на порядок дешевле, чем в оперу, а до Пуччини эти двое не дотягивали.

Привлекательных женщин, доступных Дэвиду, очень много, но некоторые способности Кати в его глазах делают её чем-то вроде кабанчика с щетиной редкой расцветки или бобра-альбиноса. Таких, как она, в коллекции Дэвида ещё не было. Интересно, может ли Катерина декламировать на испанском и заниматься сексом одновременно? Было бы неплохо!

Катерина волнует, – она не слишком молода, но ещё не стара; далеко не глупа, но и толком не отёсана, при необходимости, её легко можно заткнуть. Она так занятна и хороша сейчас, что овладеть ею – это большой азарт для мужчины-охотника. Если бы федеральный закон допускал подобное, голову Катерины вполне можно было бы прибить к стенке в одном ряду с оленями и антилопами в охотничьем зале, увековечив очередную победу Дэвида соответствующим трофеем. Вещественное доказательство великолепия Дэвида номер тысяча двадцать один: теперь покорена ещё и русская женщина. Но Катя не даёт Дэвиду победить себя. Она сидит на чёрной софе в этой невероятной спальне старого мальчика, возомнившего себя королём. Катерина неотразима в своём белом кружевном платье, длина которого позволяет лишь догадываться о форме её ляжек. Рядом на резной тумбочке с позолотой – его вино и её тоник, без джина. Воспитанная на развалинах коммунизма, Катерина решила ни на секунду не терять бдительности, находясь в логове идеологического врага; алкоголь здесь категорически неуместен, – оставить самогонку для встреч с односельчанами. Катя осматривается, сидя в спальне расшалившегося поседевшего мальчишки-фантазёра. Он выдумал себе несуразную кровать, с шестами и балдахином, обрамлённым золотой бахромой. Видно, что бельё на кровати – цвета африканской фиалки, такое бы на мантию Гарри Поттеру, но никак не на постель пожилому адвокату.

– Что мне сделать, чтобы ты, наконец, расслабилась? – спрашивает Дэвид, его очки похотливо мерцают в комнате, наливающейся, в тон постели, лиловой акварелью сумерек. Ясно, что он имеет в виду. Тур по замку подошёл к своему логическому завершению; старый граф Дракула приземлил принцессу на диван и уже проверяет языком остроту своих сточенных клыков. Белое кружевное платье, прикрывающее ляжки, настолько бело, что её светлая кожа кажется золотой на его фоне. Длинные волосы Катерины, туфли, чулки, осанка – вся она, на диване в спальне мужчины, которого ни капли не желает, – вот главная несуразица и нелепость этого дома. По сравнению с ней, смешные умывальники в виде лебедей с платиновыми клювами и позолоченные львы у входа в домашний кинотеатр кажутся просто апофеозом эстетического вкуса. Катя прислушалась к себе, пытаясь понять, зачем и почему она здесь. Да, ей хотелось бы так жить. Она нашла бы применение и лужайкам, и роялю, и библиотеке. Но, она ни капли не хочет этого мужчину. Совсем недавно её грудь разворотила любовь к молодому русскому; культивировать любовь к старому американцу возможности не представлялось.

Однако, это не важно, как она относится к этому человеку. Важно то, что мужчина и женщина находятся в спальне, – в сторону возраст, гражданства и идеологию. Лиловые простыни, золотая бахрома. Дэвид нервничает, Катина нерешительность и внезапная апатия не укладываются в его картину Вселенной, в которой он сам является точкой отсчёта. Даже после тура по его чудесному замку, прельстившему стольких женщин, она не сдаётся, не манит, и не отвечает. Лживый старик прибегает к последнему козырю: «В моей спальне не бывает женщин, на которых я не хотел бы жениться…» Это звучит жалко, но продолговатые очки торжествующе мерцают в опустившемся на них полумраке. Чёртов Синяя Борода! Сколько ж секретарш он замуровал в стене домашнего кинотеатра под эту байку? Катерину смешит её собственный чёрный юмор; красивый рот непроизвольно растягивается в улыбке, нелепость ситуации лишь усугубляется, адвокат поставлен в непривычное ему крайне невыгодное положение. Но, женщине его не жаль. Катя встаёт с дивана. Дэвид бросается на колени к её ногам, обнимая их, как избалованный эгоистичный мальчик обнимает матушку, в надежде выпросить дорогую игрушку. Это игра; в ней можно победить, лишь отказавшись играть вовсе. Катя задерживается на полминуты, сверху разглядывая себя и Дэвида. Невеста в белом кружевном платье и седой жених. Это уже было на картине Василия Пукирева. Об этом уже писал Андерсен, – крот и Дюймовочка. Но, её головы не будет среди трофеев американского адвоката. Она поднимает его и уходит, отстранившись.