Женя с усилием подняла взлохмаченную голову,поглядела слипающимися глазами:

– Отстань…

Ярко-розовая фигура качалась, подобнорассветному облаку, исторгая сочный хохоток:

– Вздремнула, что ль?

– Да так, немножко. – Женя помассировалазатекшую шею. – Чего тебе?

– Мне? – Фигура ткнула себя пальцем внеобъемную грудь. – Мне лично – только прибавку к зарплате. Но ради такихпустяков я бы не стала тебя дергать. Однако Грушин…

– Что, уже вызывает? – тоскливозажмурилась Евгения. – Ну зачем ты меня выдала?! Не могла сказать, что яумерла?

– Ты забыла, где кинула свои костоньки? Как,скажи на милость, Грушин пройдет в кабинет, минуя собственную приемную?Разумеется, он тебя сразу увидел. Еще скажи спасибо, что на плечико тебеопустилась моя нежная, трепетная ручка, – Эмма все-таки хихикнула, –а не его карающая длань.

– Он совсем плохой, да? – умирающимголосом спросила Евгения.

– Да уж, нехороший. Тяжеленький такой, –весело кивнула Эмма, прославившаяся своим глубоким пофигизмом. – Я и тозадрожала в коленочках. Отмажу, думаю, подружку – еще и мне влетит под горячуюруку. Одно дело Левушке отовраться, когда с утра трезвонит, и совсем другое,знаешь…

– Левушке?! – вскинулась Женя. – Что,Лев звонил? И ты меня не позвала?!

– Сама же сказала: тебя нет ни для кого.

– Кроме Льва! – У Жени вырвалосьневольное рыдание. – Я же тебе всегда говорю: ни для кого, кроме Льва!

– А сегодня не сказала, – упрямоотозвалась Эмма, но тотчас оборвала безэмоциональную дробь по клавишамкомпьютера и обернулась: – Да ты поплачь, поплачь, золотко. А еще лучше, пошлисвоего Левушку куда-нибудь… в Вавилон или где он там? Ветра ему попутного – навсю оставшуюся жизнь. Сколько можно?! В конце концов, чтобы понять, нужна ли тымужчине и нужен ли мужчина тебе, вполне достаточно…

– Четырех месяцев, я знаю, – унылокивнула Женя. – Ой, не будем, ладно? Пошла я. Ждет ведь, отец родной.Думаешь, будет в ковер закатывать?

– Боюсь, без этого не обойдется, –осторожно кинула Эмма, и Женя открыла дверь в кабинет с таким унылымвыражением, которое способно было вышибить слезу у любого мало-мальскисердобольного человека.

Однако именно этим качеством никак неотличался широкоплечий мужчина, стоявший у окна тесноватого кабинетика. Дажеспина его выражала столь живое порицание, что Евгения затопталась на пороге,размышляя, не лучше ли ей исчезнуть. Отсидится где-нибудь, а там, глядишь, исхлынет первый шквал начальнического гнева. Но было уже поздно. Мужчинаобернулся, и на Евгению вприщур глянули мрачно-серые глаза:

– Явилась?

Она только вздохнула вместо ответа. А чтоотвечать? «Да» – как-то банально, «нет»… Начальство не любит, когда емупротиворечат, вдобавок Женя старалась не врать без надобности. Поэтому она ещераз вздохнула и вовсе повесила голову.

– Я сейчас как раз спрашивал себя, не удержатьли из твоей зарплаты сумму всех тех взяток, которые мне пришлось раздать, чтобывывести тебя из этого дела, – сказал шеф.

– Ну, тогда мне останется только на панельидти, – прошелестела Евгения, надеясь повеселить начальство, однако тут жеполучила прямо в солнечное сплетение:

– А какой с тебя там прок? То, что ты ледышка,я знаю лучше других. И вообще, таким дурам на панели нечего делать. Любаянормальная шлюшка на твоем месте мчалась бы от того клятого «мерса», какнаскипидаренная, а ты что натворила?! Ладно – подошла, ладно – заглянула. Такеще вызвала, дуреха, милицию и «Скорую». Ты назвалась! Ты… – Он подавилсяпростым крепким матом. – Ты дождалась их приезда и начала давать показания!

– Грушин! – не выдержав, возмущенновскричала Евгения. – Ну не могла же я бросить этого бедолагу спростреленной головой на шоссе!

– Не могла, – резко кивнул шеф. – Норазве я тебе об том толкую? Ты обязательно должна была сообщить об убийстве. Ноне кому попало, а только мне, мне. А уж я решил бы, что делать дальше. Но, божемой, как идиотски, как бездарно ты все состряпала!

– Это же только один раз, – пролепеталаЖеня. – Один-единственный! Все-таки был труп, а ты сам говорил, что трупмногое извиняет.

– Многое, – согласился Грушин, и егосерые глаза еще больше помрачнели. – Но не все. К тому же труп такойдобрый, поскольку ему вообще уже все до лампочки. А мне – нет. И если сотрудникмоего агентства светится, как эта самая лампочка, то… – Он передернул плечами свидом безграничного отвращения. – Знаешь, какова одна из версий следствия?Супруга Неборсина кого-то наняла, чтобы избавиться от гуляки-мужа. Удивлюсь,если ты не пройдешь как соучастница.

– Ой, не могу больше! – прошелестелаЕвгения. – Сесть можно или ты хочешь, чтобы я умерла стоя?

Грушин зло оскалился, что означало: шуткиздесь неуместны, а потом удостоил ее стулом, будто правительственной наградой.

– Только надолго не устраивайся. Хватитхныкать в приемной и слоняться без дела. Давай собирайся. Поработаешь в манеже.Знаешь, в Высокове?

«Работа! Наконец-то! Меня не выгоняют!»

Сердце подпрыгнуло от радости, но вид навсякий случай Евгения по-прежнему сохраняла самый печальный.

– На конюшню ссылаете, барин? Ладно, наше делохолопье. А там что?

Грушин протянул ей конверт.

– Там дело, которое даже ты, крошка, незапорешь. Вот, взгляни. Запись телефонного разговора с мадам, точнаяформулировка задания и все такое. Деньги. Час в манеже стоит тридцатку: здесьна первые десять часов. Может, управишься и быстрее, хотя…

Он с сомнением оглядел Женю, и она сочла залучшее проглотить обидный намек:

– Хорошо.

– Ну, хорошо – так иди. – Грушин сел застол, заваленный почтой. – Видишь, сколько у меня тут всего? По твоеймилости всю первую половину дня псу под хвост сунул.

«Ну и пила же ты, Грушин, – со всейвозможной любезностью сказала Женя, разумеется, мысленно. – Электропила«Дружба»!»

– Кстати, я хотела спросить… – Она сделаларобкий шажок к столу, но наткнулась на каменный взор и шарахнулась на два шаганазад.

– Насчет вычетов из зарплаты, что ли? Неволнуйся, не будет никаких вычетов. Работу в манеже оплатили вперед! Покаполовину суммы, но сказано было, что за ценой не постоят. Твое счастье.