— Он прощает тебе это, Джонсон.

— Хвала Господу, — выдавил Джонсон сквозь слезы.

— Я знаю, что Он прощает тебя, как знаю и то, чтоупорствующих во грехе изгоняет Он из чертогов своих в место пылающей тьмы запределами Крайнего мира.

— Хвала Господу, — торжественно взвыла паства.

— Как знаю и то, что этот Нечистый, этот Сатана, Повелительмух и ползучих гадов, будет низвергнут и сокрушен… Если ты, Джонсон, узришьего, ты раздавишь его?

— Да, и хвала Господу! — Джонсон плакал. — Раздавлю гададвумя ногами!

— Если вы, братья и сестры, узрите его, вы его одолеете?

— Да-а-а-а…

— Если завтра он встретится вам на улице?

— Хвала Господу…

Стрелку стало не по себе. Отступив к дверям, он вышел наулицу и направился обратно в город. В воздухе явственно ощущался запах пустыни.Уже скоро он снова отправится в путь.

Уже совсем скоро.

Но не теперь.

Снова в постели.

— Она не примет тебя, — сказала Элли, и ее голос звучалиспуганно. — Она вообще никого не принимает. Только по воскресеньям выходит,чтобы до смерти всех напугать.

— И давно она здесь?

— Лет двенадцать. А может, два года. Странные вещи творятсясо временем. Да ты и сам знаешь. Давай лучше не будем о ней говорить.

— Откуда она пришла? С какой стороны?

— Я не знаю.

Лжет.

— Элли?

— Я не знаю!

— Элли?

— Ну хорошо! Хорошо! Она пришла от поселенцев! Из пустыни!

— Я так и думал. — Он немного расслабился. Иными словами, сюго-востока. Оттуда, куда направляется он. По невидимой дороге, что иногдаотражается в небе. Он почему-то не сомневался, что проповедница пришла не отпоселенцев и даже не от пустыни. Она пришла из какого-то места, которое там, запустыней. Но как? Путь-то явно не близкий. Может быть, на какой-нибудь древнеймашине? Из тех, что еще работают? Может, на поезде? — А где она живет?

Элли понизила голос:

— Если я скажу, мы займемся любовью?

— Мы в любом случае займемся любовью. Но мне надо знать.

Она вздохнула. Ветхий, иссохший звук — словно шелестпожелтевших страниц.

— У нее дом на пригорке за церковью. Такая хибарка.Когда-то… когда-то там жил священник, настоящий священник. Пока не покинул нас.Ну что? Теперь ты доволен?

— Нет. Еще нет.

И он навалился на нее.

Стрелок знал, что это последний день.

Небо, уродливое, багровое, как свежий синяк, окрасилосьзловещим отблеском первых лучей зари. Элли ходила по комнате, как неприкаянныйпризрак. Зажигала лампы, приглядывала за кукурузными лепешками, скворчащими насковороде. После того как она рассказала стрелку все, что ему было нужноузнать, он отлюбил ее с утроенным усердием. Она почувствовала приближение концаи дала ему больше, чем давала кому-либо прежде. Она отдавалась ему сбезысходным отчаянием, словно пытаясь предотвратить наступление рассвета; снеуемной энергией шестнадцатилетней. А утром она была бледной. В преддверииочередной менопаузы.

Молча она подала ему завтрак. Он ел быстро, глотал, почти нежуя, и запивал каждый кусок обжигающим кофе. Элли встала у двери и невидящимвзором уставилась в утренний свет, на безмолвные легионы медлительных облаков.

— Сегодня, кажется, будет пыльная буря.

— Неудивительно.

— А ты вообще хоть чему-нибудь удивляешься? Хотя бы иногда?— спросила она с горькой иронией и повернулась к нему в то мгновение, когда онуже взялся за шляпу. Нахлобучив шляпу на голову, он направился к выходу.

— Иногда удивляюсь, — бросил он ей на ходу.

Он увидит ее живой еще только раз.

Когда он добрался до хижины Сильвии Питтстон, ветер стих.Весь мир словно замер в ожидании. Стрелок уже прожил достаточно в этомпустынном краю и знал, что чем дольше затишье, тем сильнее будет буря, когдаподнимется ветер. Неестественный блеклый свет завис над землей.

На двери обветшалого, покосившегося домика был прибитбольшой деревянный крест. Стрелок постучал. Подождал. Нет ответа. Он опятьпостучал. И опять никакого ответа. Он чуть отступил и ударил по двери ногой.Небольшая щеколда внутри соскочила. Дверь распахнулась, ударившись о неровныедоски стены и вспугнув крыс, которые с писком бросились в разные стороны.Сильвия Питтстон сидела в прихожей, в громадном кресле-качалке из темногодерева, и спокойно смотрела на стрелка своими большими темными глазами.Предгрозовое сияние дня легло ей на щеки пугающими полутонами. Она куталась вшаль. Кресло-качалка тихонько поскрипывало.

Они смотрели друг на друга долгое мгновение, выпавшее извремени.

— Тебе никогда его не поймать, — проговорила она. — Ты идешьпутем зла.

— Он приходил к тебе, — сказал стрелок.

— И возлежал со мной. Он говорил со мной на Наречии. ВысокимСлогом. Он…

— Он тебя поимел. И в прямом, и в переносном смысле.

Она даже не поморщилась.

— Ты идешь путем зла, стрелок. Ты стоишь в тени. Вчеравечером ты тоже стоял в тени, под сенью священного места. Ты думал, что я тебяне увижу?

— Почему он исцелил этого травоеда?

— Он — ангел Господень. Он так сказал.

— Надеюсь, он хоть улыбался, когда это говорил.

Она ощерилась, безотчетно подражая оскалу смерти.

— Он говорил мне, что ты придешь следом за ним. Он сказалмне, что делать. Он сказал, ты — Антихрист.

Стрелок покачал головой.

— Он этого не говорил.

Она лениво улыбнулась.

— Он сказал, ты захочешь со мной переспать. Это правда?

— А ты встречала мужчину, которому не захотелось бы с тобойпереспать?

— Моя плоть стоит дорого. Расплачиваться будешь жизнью,стрелок. Я зачала от него ребенка… это был не его ребенок, а отпрыск великогокороля. Если ты овладеешь мной… — Она умолкла, закончив мысль лишь ленивойулыбкой. Повела своими массивными бедрами. Точно плиты чистейшего мрамора, онизастыли под материей платья. Получилось действительно впечатляюще.