Швейк дружески прижался к фельдкурату и, обняв его за талию,продолжал:

— Ну, предположим, господин фельдкурат, выответили, — нужна блондинка, длинноногая, вдова, без образования. Черездесять минут она будет у вас в постели и с метрическим свидетельством.

Фельдкурата бросило в жар, а Швейк рассказывал дальше, сматеринской нежностью прижимая его к себе:

— Вы и представить себе не можете, господин фельдкурат,какое у этого Фаустина было глубокое понятие о морали и честности. От женщин,которых он сватал и поставлял в номера, он и крейцера не брал на чай. Иной разкакая-нибудь из этих падших забудется и вздумает сунуть ему в рукумелочь, — нужно было видеть, как он сердился и как кричал на неё: «Свиньяты этакая! Если ты продаёшь своё тело и совершаешь смертный грех, не воображай,что твои десять геллеров мне помогут. Я тебе не сводник, бесстыжая шлюха! Яделаю это единственно из сострадания к тебе, чтобы ты, раз уж так низко пала,не выставляла себя публично на позор, чтобы тебя ночью не схватил патруль ичтоб потом тебе не пришлось три дня отсиживаться в полиции. Тут ты, по крайнеймере, в тепле и никто не видит, до чего ты дошла». Он ничего не хотел брать сних и возмещал это за счёт клиентов. У него была своя такса: голубые глаза —десять крейцеров, чёрные — пятнадцать. Он подсчитывал всё до мелочей на листкебумаги и подавал посетителю как счёт. Это были очень доступные цены запосредничество. За необразованную бабу он накидывал десять крейцеров, так какисходил из принципа, что простая баба доставит удовольствия больше, чемобразованная дама. Как-то под вечер пан Фаустин пришёл ко мне на Опатовицкуюулицу страшно взволнованный, сам не свой, словно его только что вытащили из-подпредохранительной решётки трамвая и при этом украли часы. Сначала он ничего неговорил, только вынул из кармана бутылку рома, выпил, дал мне и говорит: «Пей!»Так мы с ним и молчали, а когда всю бутылку выпили, он вдруг выпалил: «Друг,будь добр, сослужи мне службу. Открой окно на улицу, я сяду на подоконник, а тысхватишь меня за ноги и столкнёшь с четвёртого этажа вниз. Мне ничего уже вжизни не надо. Одно для меня утешение, что нашёлся верный друг, которыйспровадит меня со света. Не могу я больше жить на этом свете. На меня, начестного человека, подали в суд, как на последнего сводника из Еврейскогоквартала. Наш отель первоклассный. Все три горничные и моя жена имеют жёлтыебилеты и ни одного крейцера не должны доктору за визит. Если ты хоть чуточкуменя любишь, столкни меня с четвёртого этажа, даруй мне последнее напутствие.Утешь меня». Велел я ему влезть на окно и столкнул вниз на улицу. Не пугайтесь,господин фельдкурат. — Швейк встал на нары и туда же втащилфельдкурата. — Смотрите, господин фельдкурат, я его схватил вот так… и развниз!

Швейк приподнял фельдкурата и спустил его на пол. Покаперепуганный фельдкурат поднимался на ноги, Швейк закончил свой рассказ:

— Видите, господин фельдкурат, с вами ничего неслучилось, и с ним, с паном Фаустином, тоже. Только окно там было раза в тривыше, чем эта койка. Ведь он, пан Фаустин, был вдребезги пьян и забыл, что наОпатовицкой улице я жил на первом этаже, а не на четвёртом. На четвёртом этажея жил за год до этого на Кршеменцевой улице, куда он ходил ко мне в гости.

Фельдкурат в ужасе смотрел с пола на Швейка, а Швейк,возвышаясь над ним, стоя на нарах, размахивал руками.

Фельдкурат решил, что имеет дело с сумасшедшим, и, заикаясь,начал:

— Да, да, возлюбленный сын мой, даже меньше, чем в трираза. — Он потихоньку подобрался к двери и начал барабанить что есть силы.Он так ужасно вопил, что ему сразу же открыли.

Швейк сквозь оконную решётку видел, как фельдкурат,энергично жестикулируя, быстро шагал по двору в сопровождении караульных.

— По-видимому, его отведут в сумасшедший дом, —заключил Швейк. Он соскочил с нар и, прохаживаясь солдатским шагом, запел:

Перстенёк, что ты дала, мне носить неловко.

Что за чёрт? Почему?

Буду я тем перстеньком

Заряжать винтовку.

Вскоре после этого происшествия генералу Финку доложили оприходе фельдкурата.

* * *

У генерала уже собралось большое общество, где главную рольиграли две милые дамы, вино и ликёры.

Офицеры, заседавшие в полевом суде, были здесь в полномсоставе. Отсутствовал только солдат-пехотинец, который утром подносил курящимзажжённые спички.

Фельдкурат вплыл в комнату, как сказочное привидение. Был онбледен, взволнован, но исполнен достоинства, как человек, который сознаёт, чтонезаслуженно получил пощёчину.

Генерал Финк, в последнее время обращавшийся с фельдкуратомвесьма фамильярно, притянул его к себе на диван и пьяным голосом спросил:

— Что с тобой, моё духовное напутствие?

При этом одна из весёлых дам кинула в фельдкурата сигареткой«Мемфис».

— Пейте, духовное напутствие, — предложил генералФинк, наливая фельдкурату вино в большой зелёный бокал. А так как тот выпил несразу, то генерал стал поить его собственноручно, и если бы фельдкурат глоталмедленнее, он бы облил его с головы до ног.

Только потом начались расспросы, как осуждённый держался вовремя духовного напутствия. Фельдкурат встал и трагическим голосом произнёс:

— Спятил.

— Значит, напутствие было замечательное, —радостно захохотал генерал, и всё общество загоготало в ответ, а дамы опятьпринялись бросать в фельдкурата сигаретками.

В конце стола клевал носом майор, хвативший лишнего. Сприходом нового человека он оживился, быстро наполнил два бокала каким-то ликёром,расчистил себе дорогу между стульев и принудил очумевшего пастыря духовноговыпить с ним на брудершафт. Потом майор опять повалился в кресло и продолжалклевать носом.

Бокал, выпитый на брудершафт, бросил фельдкурата в сетидьявола, а тот раскрывал ему свои объятия в каждой бутылке, стоявшей на столе,во взглядах и улыбках весёлых дам, которые положили ноги на стол, так что изкружев на него глядел Вельзевул.

До самого последнего момента фельдкурат был уверен, что делоидёт о спасении его души, что сам он — мученик.

Он выразил это в словах, с которыми обратился к двумденщикам генерала, относившим его в соседнюю комнату на диван:

— Печальное, но вместе с тем и возвышенное зрелищеоткроется перед вашими очами, когда вы непредубеждённо и с чистою мыслью вспомнитео стольких прославленных страдальцах, которые пожертвовали собой за веру ипричислены к лику святых мучеников. По мне вы видите, как человек становитсявыше всех страданий, если в сердце его обитают истина и добродетель, коивооружают его для достижения славной победы над самыми страшными мучениями.

Здесь его повернули лицом к стенке, и он сразу же уснул.