мне не хотелось отдавать ей такое добро. Хоть позабавлюсь с ребятами.

Рядом валялся видавший виды балетный чемоданчик с оторванной ручкой, внутри которого лежали заплесневевшие туфли, полуистлевшее женское платье да пара шелковых лент.

— Тетя Оля! Вам этот чемоданчик нужен? — я показал его сверху.

— А в чемоданчике что? — спросила она.

— А вот — смотрите.

Я стал по очереди сбрасывать вниз хранившиеся в нем вещи. Баба Оля подняла их и тут же бросила в кучу — к остальному хламу.

— Нет, не нужен! Бери себе, если хочешь. Только зачем он тебе?

— Починю, помою, покрашу — на физкультуру ходить буду!

— Бери, бери! Ну и барахольщик же ты! Ну как девчонка.

Я ссыпал монеты в чемоданчик, слез с чердака и пошел домой, якобы просто чемоданчик отнести. Через пару минут вернулся.

— И куда ты спешишь, Генка? Никто твой чемоданчик не отобрал бы. А времени мало — надо успеть до темна.

— Успеем, тетя Оля. Осталось совсем немножко.

И действительно, я быстро сбросил вниз старый расклеенный стол, какие-то ящики. Отдал бабе Оле коробку с потускневшими елочными игрушками, которым она очень обрадовалась — собиралась подарить к Новому году младшей внучке Танечке.

Разгребая в углу последнюю кучу мусора, я неожиданно обнаружил три тяжелых квадратных коробки с надписями по-немецки. Сметя кое-как пыль с самой верхней, я открыл ее. В ней аккуратной стопкой были уложены толстые патефонные пластинки с немецкими этикетками синего цвета. В остальных двух — то же самое.

— Тетя Оля, здесь старинные пластинки. Можно, я возьму себе?

— Что за пластинки?

— Немецкие, старые. Запиленные — ужасно! Вам нужны?

— Да зачем они мне? На чем я их играть буду? Бери, если хочешь. А нет — они здорово гореть будут.

Подобрав валявшуюся рядом ветхую брезентовую сумку, я сложил в нее коробки с пластинками. Последнее, что требовалось выбросить — это кусок рубероида, покрытый многолетним слоем пыли. Приподняв его, я на его месте увидел какой-то газетный сверток. Я с интересом развернул пожелтевшие немецкие газеты, потом кусок изъеденного мышами холста. В холст были завернуты коробка из пропитанного парафином картона, кожаная сумочка с защелкой и какой-то продолговатый предмет, завернутый, в свою очередь, в старый кусок голубого плюша. «Это уже что-то интересное», — подумал я и решил исследовать все незамедлительно. В подобных жестких кожаных сумочках, прикрепленных к велосипедной раме, обычно хранились инструменты для ремонта велосипеда, так сказать, на ходу. Но эта сумочка напоминала, скорее, миниатюрный ранец с тонким ремешком, чтобы носить через плечо. «Тяжелая — металл в ней, не иначе», — подумал я и расстегнул защелку. Радости моей не было границ! Внутри, завернутый в промасленную тряпочку, лежал маленький вороненый пистолет с запасной обоймой, полностью снаряженной патронами. Еще там были шомпол, двугорлая масленка, ершик, отвертка, запасные винты и инструкция на немецком языке! А в картонной коробке — патроны в четыре слоя, разделенные парафинированной бумагой. Боже мой! Такое сокровище! Руки затряслись, и я поспешно сложил все в сумку. В плюш был завернут немецкий кортик с тонким сверкающим клинком с голубоватым оттенком. На рукоятке красовался орел, сжимающий в когтях круг со свастикой. Кортик я отправил в сумку вслед за пистолетом. Все сокровища я аккуратно уложил на самое дно, прикрыл их старой тряпкой, а сверху положил коробки с пластинками. Повесив сумку на плечо, я с безразличным видом стал спускаться с лестницы. Баба Оля была тут как тут.

— А ну, покажи, какие тут пластинки!

Лениво поставив сумку на землю, я раскрыл ее и снял крышку с верхней коробки.

— Вот, смотрите. Может, возьмете хоть несколько?

Она брезгливо поморщилась.

— Нет, Генка. Забирай сам, если они тебе нужны. Но лучше кинь их в костер. Хотя нет, не надо. Коптят они здорово, люди ругаться будут. Забирай свое добро, барахольщик ты чертов! Много там еще?

— Нет, тетя Оля. Одно тряпье осталось.

— Погоди. Сейчас я посмотрю, что за тряпье.

Охая, она с трудом вскарабкалась по лестнице на чердак и принялась копаться в оставшемся хламе. Через пару минут из чердачной амбразуры высунулась ее сморщенная запыленная физиономия:

— Ладно, Генка! Спасибо тебе. Тут я сама управлюсь. Все. С меня полтора рубля на сливочное мороженое. А то даже два — на пломбир!

— Что Вы, тетя Оля! Я же просто так — чтобы помочь Вам. Все, я пошел.

— Смотри, а то возьми. Я не жадная.

«Тоже мне — не жадная! Как могла — следила! Если б я не хитрил, все бы к рукам прибрала!» И я с сокровищами в старой сумке поспешно направился домой, чтобы успеть со всем разобраться до наступления вечера.

Пистолет оказался в отличном состоянии. Густая смазка и квалифицированная упаковка обеспечили его сохранность в течение более десятка лет. Только двугорлая масленка оказалась продырявленной — не выдержала испытания временем.

Вооружившись словарем, я начал переводить инструкцию. Впервые столкнувшись с неадаптированным немецким текстом, я мучился над каждым предложением. Вроде и значения всех слов выяснял, и расставлял их в соответствующем порядке, а смысла предложения ухватить не мог.

Решив, что моих словарей недостаточно, я обратился к нашей учительнице немецкого — Барбаре Дитмаровне. Она удивилась, зачем мне понадобился ее большой словарь, но одолжила до конца лета. Мне мало чем помог этот увесистый фолиант. Но ее трехтомный учебник немецкого для университетов сослужил верную службу. Из него я узнал, что в немецком языке есть распространенные определения, идиомы, целый ряд специфических конструкций и многое другое, что существенно обогатило мои знания и облегчило перевод. Консультации Барбары Дитмаровны были краткими и доходчивыми. Она удивлялась моим внезапным увлечением немецким языком и отмечала ощутимый прогресс в его освоении.

Листая перед сном учебник, я концентрировался на новых для меня понятиях и особенностях их употребления. Так что к концу августа дело с переводом у меня существенно продвинулось.

Но в механизме пистолета я разобрался и без перевода. А перевод мне хотелось сделать уже просто так, для уверенности в себе.

Возвратившись из Ялты, моя мама была крайне удивлена, застав меня за учебниками немецкого и увидев тетрадь с упражнениями и замечаниями самой Барбары Дитмаровны. Ей это было настолько приятно, что она даже не стала корить меня за отказ ехать с нею. Особенно, когда соседка по коммунальной квартире в первый же вечер сказала ей на кухне:

— Увесь місяць, як вас не було, він просидів удома i щось бубонів. Прислухалась, а він німецьку вчить. Всі хлопці тільки байдикують, а він вчиться! Золота дитина! Файний хлопець! От би мій бродяжище хоч наполовину так уроки робив!

К