Майора Вольфа внезапно охватило упрямство, его обуяласкрытая до сих пор в тайниках души звериная жестокость. Он заявил, что повеситперебежчика-шпиона немедленно после допроса, на свой собственный страх и риск.Он может себе это позволить, так как у него есть знакомства в высших сферах иему всё нипочём. Здесь как на фронте. Если бы шпиона поймали и разоблачили внепосредственной близости от поля сражения, он был бы немедленно допрошен и повешен,с ним бы не разводили церемоний. Впрочем, господину капитану известно, что вприфронтовой полосе каждый командир от капитана и выше имеет право вешать всехподозрительных людей. Однако в вопросе полномочий военных чинов на повешениемайор Вольф немного напутал.

В Восточной Галиции по мере приближения к фронту этиправомочия переходили от высших к низшим чинам, и бывали случаи, когда,например, капрал, начальник патруля, приказывал повесить двенадцатилетнегомальчика, показавшегося ему подозрительным лишь потому, что в покинутой иразграбленной деревне в развалившейся хате варил себе картофельную шелуху.

Спор между капитаном и майором обострялся.

— Вы не имеете на это никакого права! —раздражённо кричал капитан. — Он будет повешен на основании приговоравоенного суда.

— Будет повешен без приговора! — шипел майорВольф.

Швейк, которого вели несколько поодаль, слышал этотувлекательный разговор с начала до конца и только заметил сопровождавшим егоконвойным:

— Что в лоб, что по лбу. В одном трактире в Либени мыне могли решить, как поступить со шляпником Вашаком, который постояннохулиганил на танцульках: выкинуть сразу, как только он появится в дверях, послетого как он закажет пиво, заплатит и выпьет, или же снять с него ботинки, когдаон протанцует первый тур. Трактирщик предложил выбросить его не в началетанцульки, а после того, как он напьёт и наест: пусть за всё заплатит и сразуже вылетает. А знаете, что устроил этот негодяй? Не пришёл. Ну, что вы на этоскажете?

Оба солдата, которые были откуда-то из Тироля, в один голосответили:

— Nix böhmisch.[289]

— Verstehen sie deutsch? — спокойно спросил Швейк.[290]

— Jawohl![291] — ответили оба, на чтоШвейк заметил:

— Это хорошо, — по крайней мере, среди своих непропадёте.

Коротая время в дружеской беседе, они дошли до гауптвахты,где майор Вольф с капитаном продолжал дебаты о судьбе Швейка, а Швейк скромноуселся позади на лавке.

Майор Вольф в конце концов склонился к мнению капитана, чтоэтого человека должно повесить только после продолжительной процедуры, милоименуемой «законный путь».

Если бы они спросили Швейка, что он сам думает на этот счёт,он бы ответил: «Мне очень жаль, господин майор, но, хотя вы по чину вышегосподина капитана, однако прав господин капитан. Всякая поспешность вредна.Однажды сошёл с ума судья одного из пражских районных судов. Долгое время заним ничего не замечали, но во время разбирательства дела об оскорбленииличности это выяснилось. Некий Знаменачек, повстречав на улице капелланаГортика, который на уроке закона божьего надавал пощёчин его сынишке, сказал:«Ах ты, осёл, ах ты, чёрная уродина, религиозный идиот, чёрная свинья,поповский козёл, осквернитель Христова учения, лицемер и шарлатан в рясе!»Сумасшедший судья был очень набожный человек. Три его сестры служили у ксендзовкухарками, а он был крёстным их детей. Он так разволновался, что вдруг лишилсярассудка и заорал на подсудимого: «Именем его величества императора и короляприсуждаю вас к смертной казни через повешение! Приговор суда обжалованию неподлежит. Пан Горачек, — обратился он к судебному надзирателю, —возьмите вот этого господина и повесьте его там, ну, знаете, там, где выбиваютковры, а потом зайдите сюда, получите на пиво!» Само собой разумеется, панЗнаменачек и надзиратель остолбенели, но судья топнул ногой и заорал: «Выбудете повиноваться или нет?»

Тут надзиратель так напугался, что потащил пана Знаменачекавниз, и, не будь адвоката, который вмешался и вызвал Скорую помощь, не знаю,чем бы всё это кончилось для Знаменачека. Судью уже сажали в карету Скоройпомощи, а он всё кричал: «Если не найдёте верёвки, повесьте его на простыне,стоимость учтём после в полугодовом отчёте».

Швейка под конвоем отвели в комендатуру гарнизона, послетого как он подписал составленный майором Вольфом протокол, гласивший, чтоШвейк, солдат австрийской армии, сознательно и без давления с чьей бы то нибыло стороны переоделся в русскую форму и после отступления русских былзадержан за линией фронта полевой жандармерией.

Всё это было истинной правдой, и Швейк как человек честныйвозражать не мог. При составлении протокола он неоднократно пытался вставитьзамечание, которое, быть может, уточнило бы ситуацию, но всякий раз раздавалсяповелительный окрик господина майора: «Молчать! Я вас об этом не спрашиваю.Дело совершенно ясное!»

И Швейку ничего иного не оставалось, как только отдаватьчесть и соглашаться: «Так точно, молчу, дело совершенно ясное».

В комендатуре гарнизона он был отведён в какую-то дыру, гдепрежде находился склад риса и одновременно пансион для мышей. Рис был рассыпанповсюду, и мыши, ничуть не смущаясь Швейка, весело бегали вокруг, поедая зёрна.Швейку пришлось сходить за соломенным тюфяком, но, когда глаза привыкли ктемноте, он увидел, что в его тюфяк переселяется целая мышиная семья. Не былоникакого сомнения, что они намерены свить себе новое гнездо на развалинах славыистлевшего австрийского соломенного тюфяка. Швейк принялся стучать в запертуюдверь. Подошёл капрал-поляк, и Швейк попросил, чтобы его перевели в другоепомещение, так как на своём тюфяке он может заспать мышей и тем нанести ущербказне, ибо всё, что хранится на военных складах, является казённым имуществом.

Поляк частично понял, погрозил Швейку кулаком перед запертойдверью, упомянув при этом о «вонючей дупе»,[292] и удалился,гневно проворчав что-то о холере, как будто Швейк бог весть как его оскорбил.

Ночь Швейк провёл спокойно, так как мыши не предъявляли кнему больших претензий. По-видимому, у них была своя ночная программа, онивыполняли её в соседнем складе военных шинелей и фуражек, которые мыши грызлиспокойно и в полной безопасности, так как интендантство опомнилось только годспустя и завело на военных складах казённых кошек, без права на пенсию; кошкизначились в интендантствах под рубрикой «К. u k.Militärmagazinkätze».[293] Этот кошачий чин был,собственно говоря, только восстановлением старого института, упразднённогопосле войны шестьдесят шестого года.